Читать интересную книгу Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник) - Рафаэль Сабатини

Затем Баррас сообщал, что соответствующие указания высланы генералу Бонапарту, а Лебель должен был оказывать ему поддержку по мере необходимости и предпринимать все меры, какие сочтет нужными для осуществления этого плана. Особенно желательно было бы устроить так, чтобы действия Венеции явились предлогом для вторжения. До сих пор Светлейшая пассивно выполняла все их требования, даже самые жесткие. Если она и дальше будет проводить такую политику, то Франции трудно будет оправдать применение силы. Лебелю виднее, когда и каким образом можно будет спровоцировать Венецию на враждебные действия, которые развяжут Франции руки и позволят объявить войну.

Марк-Антуан сидел за письменным столом, подперев голову руками, и размышлял. В течение нескольких месяцев, проведенных в Венеции, ему не раз приходилось испытывать горечь из-за происходящего, но никогда она не была такой острой. Не оставалось сомнений, что это конец. Судьба древней, великой и славной Венецианской республики была предрешена. Светлейшей приходилось расплачиваться своей независимостью за бесхарактерность дожа, высокомерие и малодушие управлявших ею патрициев.

Он боялся, что это положит конец и его надеждам, с которыми он приехал в Венецию и до сих пор не расставался вопреки всему, с чем он столкнулся здесь.

Это горькое чувство парализовало его ум и его волю, и в таком пораженческом настроении он провел весь день. Однако надо было продолжать жить, и вечером он нехотя позволил Филиберу причесать себя. И тут ему пришло в голову, что это, возможно, еще не конец. Иногда те, кого чрезмерная осторожность привела на грань катастрофы, в последний момент рискуют поставить на карту все.

Ленивый, нерешительный дож всегда уповал на то, что Венеция будет спасена чужими руками. Присланный Лебелю план Директории должен был наконец убедить Манина, что Венеция может спастись – если вообще еще может – только собственными силами. Заключенный в последний момент союз с Австрией теперь не мог дать той уверенности в победе, какая была бы возможна до Риволи, но это был единственный шанс избежать гибели. Оставалось надеяться, что это поймут и сделают запоздалый, но необходимый шаг.

Предпринимать что-либо в этот вечер было уже поздно. Но утром он намеревался сообщить графу Пиццамано об этом наглом плане французов покончить с войной, чтобы граф призвал правителей Светлейшей республики к действию.

Настроение Марк-Антуана несколько улучшилось, и он отправился в сумерках в Ка’ Гаццола, чтобы сопроводить даму, которую он мысленно всегда называл с иронией своей вдовой. Она встретила его упреками:

– Вы не были у меня уже больше двух недель. Fi donc![241] Разве так поступают с друзьями?

Он стал извиняться, но его оправдания были отвергнуты как невнятные и, стало быть, неискренние.

Однако стоило им сесть в гондолу, как виконтесса оттаяла и проявила такую заботливость о Марк-Антуане, что он был озадачен.

– Будьте с Лаллеманом начеку, Марк, а особенно опасайтесь его знакомого по имени Вийетар, с которым вы сегодня, возможно, встретитесь. Не знаю, насколько повредила вам неосмотрительность, с какой вы свели дружбу с французским послом в такое время. Но ради всего святого, будьте осторожны. Я не хочу, чтобы он втянул вас в какую-нибудь из своих махинаций.

Марк-Антуан рассмеялся, вызвав очередной упрек.

– Ничего смешного. Заклинаю вас, соблюдайте осторожность. – Она нежно сжала его руку.

Уже не в первый раз маленькая потаскушка расточала подобные маленькие ласки, побуждая его к большей близости, и всякий раз Марк-Антуану становилось немного грустно. У него было такое чувство, словно он совершает предательство по отношению к ней. Он полагал, что она остается на свободе только по его милости, но всегда могли возникнуть обстоятельства, в которых ему пришлось бы выдать ее.

– Вы боитесь, что он завербует меня в шпионы, – бросил он небрежным тоном. – Нет ничего менее вероятного.

– Искренне надеюсь на это. Но порой я боюсь, что он, может быть, ищет возможности поймать вас на крючок. Он неразборчив в средствах, Марк. Я уже давно хотела вас предупредить.

– Ваша забота обо мне делает меня вашим должником.

Она чуть придвинулась к нему, и в нос ему ударил искусственный запах роз, издаваемый ее мантильей.

– Это искренняя забота, Марк.

Он отразил ее полупризнание колкостью:

– Благодарение богу, что Вендрамин не слышит вас, а то он сегодня же ночью перерезал бы мне горло.

– Ха, Вендрамин! – произнесла она с таким презрением, словно он упомянул что-то гадкое. – Я наконец-то освободилась от него. Этот кошмар позади.

Поскольку Марк-Антуан знал истинное положение вещей, это могло значить только одно: Лаллеман отменил данное ей задание. Но ее он не мог спросить об этом.

– Да, иногда сладчайшие мечты оборачиваются кошмаром, – вздохнул он. – Печально слышать, что это произошло и с вами.

Какое-то время они молчали. Затем она повернулась к нему, и в свете фонаря он мог смутно различить тонкие черты ее лица.

– Вы думаете, это было когда-то моей мечтой? – спросила она с горечью и внезапно произнесла умоляющим тоном: – Марк, дорогой мой! Не презирайте меня больше, чем я того заслуживаю. Если бы вы знали… Если бы вы знали обо мне всю правду, знали, что заставило меня стать такой, какая я есть, вы были бы снисходительнее. Вы умны и великодушны, Марк. Если бы я встретила такого человека, как вы, раньше…

Она остановилась, словно была не в силах продолжать.

Он в тревоге боялся шелохнуться и мечтал оказаться где угодно, но только не в тесной фелце. В какой-то миг он подумал, не притворяется ли она, но отбросил эту несправедливую мысль. Она заговорила снова, более твердым и неожиданно монотонным голосом:

– Я не хочу притворяться перед вами, Марк, потому что вы были так честны и искренни со мной. Можно я расскажу вам о себе? Объясню, откуда я знаю, что у Лаллемана могут быть корыстные намерения в отношении вас?

– Дорогая Анна, – ответил он спокойно, хотя был в панике, – я не гожусь на роль отца-исповедника кающихся красавиц.

– Марк, не шутите. Я говорю очень серьезно, мне не до смеха. Я должна исповедоваться вам, какой бы ужасной вам ни показалась моя исповедь. Мне страшно даже не то, что вы узнаете правду, а то, что вы будете думать, будто я могла полюбить такого человека, как Вендрамин. Выслушайте меня, дорогой мой, и проявите сочувствие. Я начну с самого начала.

– Нет, ни с начала, ни с середины! – воскликнул он. – Гондола не исповедальня, и момент совсем неподходящий. К тому же я не могу допустить, чтобы вы поддались внезапно нахлынувшему чувству. – Ему пришло в голову, что этот аргумент заставит ее замолчать. – Завтра вы можете пожалеть об этом.