И все же, повторяю, было в его фигуре что-то трагическое.
Вот что говорит о нем Ельцин: «Я чувствовал, как мечется этот неординарный человек, как ему хочется былой определенности, четкости, ясности — и как ему плохо от того, что он ее не находит в своей новой жизни. Не только чувствовал, но и сочувствовал. Журналисты уловили эту мою симпатию, поспешили назначить Лебедя моим преемником» («Президентский марафон»).
И затем короткая ясная фраза: «Никаким преемником он, конечно, не мог быть».
Лебедь — ярчайший пример политической «кессонной болезни», когда внезапно взлетевший во власть человек теряет чувство реальности, становится заложником своего успеха.
Понимая, в чем логика действий нового секретаря Совбеза, Ельцин ограничивает его активность сухо и спокойно: сначала он перестает принимать генерала, отвечать на его звонки. Лебедь попытался даже приехать к президенту в Горки, но Ельцин не принял его. Лебедь лез напролом, нарушая все правила («Такого не было никогда, чтобы к президенту кто-то пытался ворваться без предупреждения, папа, естественно, не собирался менять свои привычки и не пустил его», — вспоминает Татьяна, дочь Ельцина).
Президент создает новый государственный орган — Совет обороны, лишая Лебедя части важнейших полномочий. И уже затем, когда публичные нападки Лебедя достигают наивысшей точки, просто отправляет его в отставку.
Ельцин прекрасно знает: никакой серьезной угрозы генерал Лебедь на самом деле не представляет.
Но не случайно он так подробно пытается описать менталитет бывшего военного, ринувшегося в политику, как в атаку. Он присматривается к этому менталитету. Он изучает его.
Он уже задумывается о характере того человека, который должен прийти ему на смену. И приходит к выводу: этот — не подходит.
6 марта 1997 года Ельцин поднялся на подиум в Мраморном зале Кремля, чтобы зачитать ежегодное послание «О положении в России на совместном заседании Думы и Совета Федерации». Послание имеет красноречивое название — «Порядок во власти — порядок в стране».
Двадцать пять минут, которые он попросил отвести себе по регламенту, были наполнены его четким, суховатым голосом, в котором ощущались прежнее волнение и напряжение.
Вот что говорил Ельцин в тот день:
«Абсолютное большинство возникших проблем в России порождено, с одной стороны, пренебрежительным отношением к правовым нормам, а с другой — неумелыми действиями власти или ее пассивностью.
В этих условиях порядок в стране начнется только с наведения порядка в самом государственном организме. Не повысив качество управления, не решить другие проблемы, главная из которых — улучшение жизни россиян.
Итак, сегодня именно управленческую сферу я объявляю “зоной особого внимания”, приоритетом номер один среди всех направлений текущей политики.
У этого приоритета есть простое короткое имя — Правовой Порядок».
Существует много стереотипов о Ельцине, мифов о нем.
Один из таких устойчивых стереотипов — ухудшившееся здоровье Бориса Николаевича во время его второго президентского срока стало главным фактором российской политики. Периоды огромного подъема, когда похудевший и посветлевший Ельцин начнет второй этап своей экономической революции, сменятся тяжелыми телевизионными кадрами 1998–1999 годов — одутловатость, замедленность реакций, осторожная стариковская походка.
Однако вовсе не плохое здоровье было его главным противником во время второго президентского срока. Воля Ельцина, и мы это увидим, по-прежнему оставалась несокрушимой.
…Тогда что же?
Новое государство, Россия, начинавшееся с чистого листа, теперь, в 1997 году, в начале его второго срока, уже не выглядит фикцией, голой мыслительной конструкцией, пустым каркасом. Оно наполнилось жизнью, обрело законы, мировой статус, политические институты и даже короткую, но драматическую историю.
Вслед за кризисом государственности удалось победить кризис двоевластия, почти неизбежно возникающий в пост-революционную эпоху. Остались позади экономическая яма начала 90-х, пустые полки магазинов, полное отсутствие банковской системы, падение добычи нефти, исчезновение золотовалютного запаса, позади гиперинфляция, резкий спад производства — страна медленно, потихоньку, но выбиралась из тупика. Удалось снять остроту в чеченском кризисе, хотя бы на время. Выиграть выборы — с трудом, но удалось. Все его главные враги были побеждены надежно, основательно, вчистую.
Казалось бы, теперь можно завершить экономическую реформу, социальную, военную, правовую.
Дать стране выбрать нового президента, как писал в 1994 году его бывший соратник Бурбулис, «из целой плеяды лидеров». Воспитать, вывести на арену этих новых политиков.
Сделать страну воистину демократической, без оговорок и кавычек, экономику — рыночной, общество — открытым.
Но у него оставался один, главный противник, которого нельзя было победить никакими политическими усилиями.
Имя ему — российский менталитет. Слово «русский» здесь, пожалуй, не очень уместно, Россия многонациональная страна, впрочем, русскими нас называют везде в мире, независимо от национальности. Это, скажем так, менталитет граждан нашей страны. Наш менталитет. Свойственный и чиновнику, и милиционеру, и крестьянину, и строителю, и интеллектуалу, всем нам.
Менталитет складывается из разных сложных чувств.
Из национальной гордости — она есть во всех странах, и больших, и малых. Из национальных комплексов, из национальных обид, из темперамента и привычек, из подозрений и даже вражды к соседям, к соперникам, к иностранцам или мигрантам, словом, к другим. Это тоже, увы, черта планетарная, ничего специфически российского в ней нет.
Но есть вещи, которые можем точно сформулировать лишь мы сами, люди, живущие в своей стране. Это скрытые, но может быть, самые сильные, даже определяющие стороны менталитета. В России, например, до сих пор многие боготворят Сталина, считают его образ правления «самым подходящим», и это понятно — жесткая конструкция государства была почти неизменной в течение столетий. Но внутри этой жесткой конструкции как неосознанный ответ, скрытно и глубоко, живет анархичность русского сознания. Государство, которое взяло на себя функции Церкви, определяло долгие годы, что морально, а что нет, — само породило эту анархическую спутанность понятий, ценностей, моральных норм. И вот когда это государство рухнуло — вылезла наружу обратная сторона слишком жесткой ценностной иерархии, железного регламента, которому подчинялось всё, до любых бытовых мелочей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});