Читать интересную книгу Наездник Ветра - Григорий Александрович Шепелев

подхватил этот крик. Все пришли в восторг, потому что великий князь сказал дело. Да как сказал! Самый старший воин, Свенельд, а вслед за ним тысяцкие и все остальные дружинники вытащили из ножен мечи, чтобы утвердить своё обещание самой древней воинской клятвой – на обнажённом оружии. И они её принесли под трепетное затишье своих любовниц. А после этого из дворца выкатили последние десять бочек с вином и вынесли чаши. Начался пир. Да, всё-таки пир, хоть все смогли выпить лишь по одному разу. Вина было слишком мало. Ещё сильнее взвинтить всеобщее ликование можно было только одним путём – попросив Настасю исполнить несколько песен. Настася с радостью согласилась. Но ей было тяжело стоять на ногах. Её усадили на опустевшую бочку, поставив эту посудину кверху дном. Рядом с этой бочкой устало легли на травку греческие танцовщицы. Свои полуобнажённые, исхудавшие спины они подставили солнцу. У них уже не осталось сил, чтобы танцевать. Они собирались на этот раз только слушать. Пока оба гусляра – Иванко и Василько, что-то обсуждали с Настасей, подкручивая на гуслях струнные колышки, князь негромко велел Ратмиру послать во вражеский стан гонца.

– Из каких ворот мы завтра выходим? – спросил Ратмир.

– Из Восточных. Нам нужно будет поить в Дунае коней. Они очень ослабели.

К Цимисхию поскакал Мстислав, отдав своему коню последнюю горсть зерна. Настася, тем временем, затянула медленную надрывную песню о вещих птицах – Сирине, Гамаюне и Алконосте. Все её слушали неподвижно. Вдруг Святослав заплакал. Да и не он один. Многие дружинники знали, что эту песню очень любила та, о которой никто не мог вспоминать со спокойным сердцем. Они все задрали головы. Почему-то им вдруг почудилось, что она глядит на них с неба. Кристина и музыкантши не понимали, что происходит. Греческие танцовщицы от восторга качали стройными ножками, согнутыми в коленях.

Закончив песню о птицах, Настася начала петь другие, повеселее. Под её голос, который слился со звоном струн, как солнечный свет с Дунаем, парни и девушки так смотрели в глаза друг другу, что у неё откуда-то брались силы радовать и печалить всех ещё очень долго. Слушали её молча. Солнце садилось. Когда догорел закат и, как серая кошка с бледно-голубыми глазами, подкрались сумерки, прискакал обратно Мстислав. Вместе с ним к князю подошли все другие тысяцкие. У них началось какое-то совещание. Видя это, Настася смолкла. Ей дали попить водички, и после этого целый час она со слезами слушала всех друзей своих и подруг. Они говорили ей, что теперь не страшна им смерть, ибо ничего более прекрасного у них в жизни точно не будет. Эти слова слишком волновали её, и она глядела жалобно на Рагдая. Видя, что с ней творится, он молча взял её на руки и понёс во дворец.

Там не было ни души. От шагов Рагдая по коридорам катилось гулкое эхо.

– Уж не намерен ли ты, мой милый Рагдай, меня сбросить с башни за то, что я плохо пела сегодня? – осведомилась Настася, когда он кинулся с нею вверх по крутым ступенькам винтовой лестницы, – погоди! Вот завтра поем, и уж запою тогда по-иному!

Рагдай ответил, что у него совершенно иные планы. Из его слов, сказанных вполголоса, сквозь прерывистое дыхание, также можно было понять, что он собирается свои планы осуществить под луной и звёздами, чтоб луна и звёзды могли всю вечность напоминать ему о самых счастливых мгновениях его жизни. Такому вот красноречию обучил своего дружка Иоанн-патрикий.

На верхней площадке башни, где гулял ветер, Рагдай поставил Настасю на ноги. Он спешил. Она отстранила его.

– Нет-нет, погоди! Дай мне поглядеть на луну и звёзды.

Ночь была светлая. Широко, волшебно мерцал далеко внизу огромный Дунай. Туман над его долинами не успел ещё лечь плотной пеленой. Можно было видеть перемещение всех ромейских частей на площади в полусотню квадратных миль – от огней Юхрони на западе до знамён ставки императора на востоке, от берегов Дуная на севере до далёких холмов на юге. Блистая шлемами и доспехами, тысячи и десятки тысяч схолариев, экскувиторов, катафрактов, стрелков пешком и на лошадях густыми рядами двигались к царской ставке, чтобы построиться перед ней в боевой порядок. С дромонов, стоявших между Юхронью и Доростолом, отчётливо доносился звон якорных цепей. Эти корабли должны были также устремиться к месту грядущей битвы. Сто пятьдесят других кораблей уже были там.

– Что-то очень рано Цимисхий начал готовиться к этой битве, – проговорила Настася, пристально глядя в глаза Рагдаю, – ведь даже полночь не минула!

– Нет, он всё правильно делает, – возразил Рагдай, – июльская ночь ещё коротка, армия – огромная. Она будет строиться до зари.

Настася всё продолжала смотреть на него в упор. Когда он к ней потянулся, она внезапно сделала шаг назад и тихо сказала:

– Прости, мой милый Рагдай! Эту ночь я должна провести со своим любимым. Ты должен меня понять – это, может быть, самая последняя его ночь!

Он даже не удивился этим словам. Он давно их ждал, хотя и не признавался в этом своему разуму. Но его удивило то, каким ледяным и твёрдым сделался её голос. Он резал сердце, как нож. Конечно же, это не был голос Настаси. Это был голос какой-то неумолимой и мрачной Вечности, совершенно чуждой ему, Рагдаю. Где ты, Настася? И где твой голос? Всё же надеясь его услышать, он очень тихо спросил:

– Ты любишь другого? Кто он?

– Пожалуйста, догадайся сам!

Она уже торопилась, глядя куда-то в сторону. Ему не пришлось особенно долго думать.

– Талут?

– Конечно! Я каждый день просила тебя защитить меня от него! Просила и умоляла! Плакала и рыдала! А ты меня защитил? Ты даже не попытался! Ведь он – твой друг! Он твой лучший друг!

– Он мой лучший друг, – эхом отозвался Рагдай. Она убежала. Настало двадцать второе июля 971 года – день памяти святого преподобного Феодора Стратилата.

Перед зарёй ромейская армия была выстроена лицом к Доростолу. К ней присоединились команды всех трёхсот кораблей, говоря иначе – пятнадцать тысяч морской пехоты, которую возглавлял Алексей Диоген, друнгарий. Общая протяжённость строя ромейской армии составляла больше четырёх миль. В центре находились: весь Легион Бессмертных, тридцать пять тысяч гоплитов с длинными копьями под командованием столоначальника Петра, морская пехота с друнгарием Алексеем и восемь кавалерийских схол патрикия Николая, который также имел в своём подчинении эскадроны Романа Малфона. А на флангах была тяжёлая конница. Левый фланг возглавляли патрикий Михаил Тирс и стратиг Георгий Эларх, правый – Варда Склир и его кузен, Константин-патрикий. Когда забрезжил рассвет, Иоанн Цимисхий в боевых латах, на вороном коне, обратился к армии с речью.