свалки. Он все еще держал рукоять зонта, только теперь вместо красного вощеного круга из нее торчало узкое лезвие длиной в локоть.
– Я… придержу их, – деловито проговорил мастер.
Талал покачал головой, на ходу меняя план.
– Нет. Полезайте. Я за вами.
– Пожалуй, нет, – мотнул головой мастер.
– Пошел! – рявкнул кеттрал.
– Знаете ли вы, почему… – Коземорд словно вел беседу за чашей вина, – почему я не вступил в ряды Достойных? Почему сам не отправился в дельту?
– Не до того! – бросил Рук.
Кем Анх уже была за стеной, но на трибунах ревел огонь. Коземорд будто не слышал его.
– Потому, что мне было страшно. – Словно ставя точку, он ловким движением клинка перерубил ближайшее копье и покачал головой. – Какая жалость.
Следующий наконечник он пропустил мимо себя, рассек, выбил обрубок из рук солдата и едва ли не ласково ввел тонкий клинок ему в глаз.
– Мы все уйдем, – сказал Рук. – И вы тоже.
Коземорд не взглянул на него, отвечая.
– Ты исходишь из… ложной предпосылки. – Извернувшись, он ушел от удара и проткнул державшую копье женщину. – Никто не уйдет. Некуда идти. В том и красота, и правда Арены; в Домбанге, в дельте, в широком мире…
Он величественным движением тонкого клинка обвел вопящее пламя, чудовищ, бойцов, умирающих…
– От этого не уйти.
59
– Йеррин, когда-нибудь видал такое?
– Такого паука я никогда не видел, – ответил Йеррин.
Старый монах разглядывал спускающуюся ночь сквозь чердачное окошко.
Акйил повыше поднял камень. «Семя», как назвала его та кшештрим. В руке оно казалось теплым – теплее, чем должно бы, но ведь и ночь выдалась теплая. Может, просто мерещится.
Он прошел к окну, к Йеррину. И правда, поперек оконной рамы протянулась паутина, тончайшие нити ловили отсветы дня. Паук притаился с краю. Редкий или обычный, Акйил не знал. Он не изучал пауков мира сего.
– Ты вот на что взгляни, – попросил он, протянув старику семя.
Йеррин неспешно обернулся, взял камень и покачал головой.
– Вот куда загляни… – Он легонько подкинул камушек раз, другой, третий и вернул Акйилу.
– Что скажешь?
– Что сказать? – Монах покачал головой. – Мы миров не творим.
В самом деле, с чего он надеялся добиться толку? Йеррин способен целый день таращиться на муравейник, а марширующего над ним войска не заметит. Было дело, Акйил исхитрился стянуть со стола менялы горсть серебряных лун, а Йеррин побросал их в реку. Хотел увидеть рыб, а рыб привлекает блестящий на солнце металл. Пока Акйил опомнился, половина монет канула в воду. Монах едва ли способен оценить прекрасные драгоценности и тонкие изделия кшештрим, но никого другого у Акйила не было, да к тому же Йеррин, случалось, замечал такое, что упускали другие.
– Ты такое раньше видел?
– Конечно!
Молчание затянулось надолго. Монах коснулся паутинки черенком листа. Паук посуетился, проверяя нити, и снова замер в углу. Йеррин молча улыбнулся.
– Где? – не выдержал наконец Акйил.
Монах поднял узловатый палец, указывая за окно, за раму, за мельтешащих летучих мышей…
Акйил перевел дыхание. Он так долго поддерживал жизнь в этом старце, что жаль было бы теперь его придушить.
– А кроме как в ночном небе, – раздельно проговорил он, – ты где-нибудь подобное видел? Такой камень? Самоцвет? Та… женщина, что мне его отдала, назвала его семенем.
– Я разные семена видел! Багульника, ели, серой сосны. Синику, бывало, ел с косточками. Ягода сладкая, а семя горькое…
– А что это такое, не знаешь? Как оно действует?
Хилая надежда на мудрость Йеррина быстро угасала.
– Это не камень, – ответил монах, снова бережно тронув паутинку.
– Как это понимать? – прищурился Акйил.
– Семя больше самого себя. Это будущее, свернутое в настоящее. Желудь хранит в себе дуб.
Акйил повертел семя в пальцах. Он не сразу совладал с головокружением, но, справившись, смог заглянуть внутрь. Одни блестящие точки в нем казались близкими, другие – невероятно далекими. При повороте из-за края показывались новые. Ничего красивее он в жизни не видел. Это было даже прекраснее звездного неба, так ограненный кристаллик прекраснее огромной льдины. Оторвав наконец взгляд, он понял, что потерял счет времени. Йеррин все еще стоял у окна, но паучок успел перебраться ему на ладонь и тихонько потирал передние лапки. Монах наблюдал за ним с улыбкой.
– Чем же может быть опасно семя? – с сомнением пробормотал Акйил.
– Шипы прорастают из семени, – заметил Йеррин. – Ядовитые растения родятся из семени.
– И что, ты думаешь, может прорасти из этого?
Старец медленно обернулся, снова взглянул на камень и поднял глаза на Акйила. Взгляд его был на редкость сосредоточенным, строгим.
– То, что нам недоступно. То, что больше нас. То, что предназначено не для наших глаз.
* * *
Когда они постучали в дверь чердачной каморки, Акйил спал и в кои-то веки видел сон без насилия.
Он сидел на узком уступе в Костистых горах, немного к северу от Ашк-лана. Путь к этому уступу был труден и опасен, по отвесной тропе, где оступиться, выбрать для опоры ненадежный камень означало смерть. И все равно он мальчишкой раз за разом забирался сюда, отчасти чтобы спрятаться от монахов, но больше потому, что только отсюда были видны такие закаты. Весной с высоты можно было проследить путь заходящего солнца, опускающегося между горными пиками и скрывающегося за далеким горизонтом. Степь вдали еще сохраняла краски, ополаскивая небо синим, розовым, желтым. В квартале подобного и близко не бывало, там воздух задыхался дымом десятка тысяч очагов.
Акйил бы никогда не признался монахам, и никому бы не признался, даже Кадену, что, сидя на этом уступе – может быть, только сидя на этом уступе, – он чувствовал себя монахом. Он плотнее кутался в балахон, отгоняя привычный холод, и впускал в сознание всю красоту мира. Он не раз оставался здесь на всю ночь, когда красота, выпив отсветы заката, выпускала в небо невероятную россыпь звезд.
Он, бывало, раздумывал, что сказали бы о таком зрелище ребята из квартала. Хоран бы, пожалуй, высмеял. Жепастик на все лады гадал бы, что такое звезды, откуда они берутся, почему так похожи на осколки льда, как держатся там, в вышине. Коротышка бы попросту заснул, а Тощая Краля бы все запомнила: фигуры созвездий и беззвучное движение звезд по громадным дугам небес. Акйил был бы рад поделиться с ними, даже с Хораном. Он бы выслушал все насмешки – надо же, звездочками любуется! – а потом сказал: «Заткнись, Хоран, и смотри. Ты только посмотри!»
Дверь грохнула, расшторив сновидение и мир яви, как вытертые занавески.
Акйил скатился с кровати, но