Взрыв криков, полных ужаса, но звук словно бы запаздывает. Они кричат где-то там, а дракон терзает землю прямо здесь, у меня под носом.
— ГГГГГГРРРРРРРРАААААУ!
Тысячи каменных глыб валятся нам на головы. От драконьего рева едва не лопается череп. Волна теплого, воняющего окалиной воздуха сдувает мне волосы с лица. Кадор у меня за спиной надсадно перхает. Лезвие холодит шею, под лезвием сладко саднит порез, из пореза течет горячее.
Дракон продолжает лезть из земли — черный, огромный, бесконечный — расталкивая боками мостовую, раскачивая церковный двор как палубу. Он гораздо, гораздо больше Эрайна. У него короткие, вывернутые внутрь лапы, а когтищи похожи на лопаты. У него плоская широкая башка и пасть шириной с ворота. У него почти нет шеи, затылок сразу переходит в бронированный загривок, а тот — в длинную, широкую как мост, спину. Бока прикрывают скрежещущие плиты в ржавых разводах. Гребень, освободившись, немедленно встает дыбом, словно адская борона из бесчисленных иззубренных лезвий.
Эрайн!
Эрайна здесь нет. Здесь есть дракон.
С грохотом и лязгом подземная тварь выволакивается из земляного жерла и поворачивается к нам. У него такая широкая морда, что он может смотреть сразу двумя глазами. Он и смотрит — может, на меня, а может, мимо, и не понятно, то ли узнает, то ли примеряется сожрать. Или спалить, что, собственно, без разницы.
— Да пропади ты пропадом со своим драконом!
Дзззень! Кинжал падает на плиты.
— Ты, тварь! Забирай ее и проваливай, проваливай, проваливай!
Меня больше никто не держит. С грехом пополам я приподнимаюсь на колени, сильно нагнувшись вперед, и жду, когда чудовище подползет ко мне.
Черная махина загораживает небо. Я уже ничего не вижу, кроме каменной чешуи, в пятнах известковой плесени. В трещины сочленений забилась земля и обрывки корешков. На всякий случай прощаюсь с жизнью.
— Хррр…
Спину окатывает горячей волной, пахнущей горелым металлом. Широкая, как створки церковных дверей, пасть размыкается и аккуратно берет меня поперек туловища. Треск материи — платье вспорото драконьими клыками. Но вывернутые руки и шея так болят, что я не в силах определить, перекусили меня пополам или только чуть-чуть пожевали.
Но потом дракон поднимает башку, и меня вместе с ней, и все перед глазами переворачивается с ног на голову.
Ууу! Вот этого я не выдержу!
Так я и покидаю Амалеру, где в небесах толпятся перепуганные люди с перевернутыми лицами, с крыш свисают трубы, флюгера и удивленные коты, а под ногами кружат птицы, плывут жемчужно-серые облака и сияет едва теплое осеннее солнце.
Эпилог
— Ну ладно, хватит ныть и стонать! Сколько можно!
— Укачало ее, Геро. Пусть полежит.
— Отстаньте. Мне дуууурно…
— Лесс, выпей воды. Полегче станет.
— Бееее! Уйдите. Оставьте меня. Дайте помереть спокойно.
— Помирай на здоровье. Геро, дай я ее еще чем-нибудь укрою. Посвежело к вечеру, нам сопливый покойник ни к чему.
На меня накинули что-то теплое. Я шмыгнула носом и повозилась, устраиваясь поудобнее. Удобнее устроиться не удалось. Подо мной обнаружилась сбитая в жгуты шерстяная ткань, а под тканью прощупывался твердый как камень… да, собственно, камень и прощупывался. Холодная каменная плита.
Я открыла глаза.
Прямо передо мной, наброшенное на смородиновый куст, висело мое белое платье. Холера! Зачем меня раздели? Я что, опять впала в детство?
Села рывком — и чуть не опрокинулась назад. Темная вечерняя зелень прокатилась колесом, пустой желудок попытался проскочить в горло.
— Осторожно, эй!
Меня придержали за плечи. Фууу… похоже, я умудрилась заболеть.
Теперь я видела Амаргина, который сидел у меня в ногах и грыз смородиновую веточку.
— М-м? — Он поднял с колен зашитую в кожу флягу и завлекательно ею поболтал.
— Что там у тебя? — спросила я слабым голосом.
— Хасер.
— Ненавижу. И тебя тоже ненавижу.
Хотя никаких сил для ненависти у меня не нашлось.
— Он шутит, — сказал тот, кто держал меня за плечи. — У него там хорошее сладкое вино из запасов Эльго. А хасер — порядочная гадость, меня дочка Врана угощала. Она сказала, что в виноградный сок добавляют какую-то плесень для брожения, от того и вкус такой… особенный.
Я взглянула на говорившего — и резко отодвинулась. Я не знала этого человека… черт! Не человека.
У него было чуть смугловатое лицо, черные глаза в длинных веках, и большой, очень красивого рисунка рот. Ничем не сколотые волосы засыпали грудь, пепельные, с синеватым металлическим блеском, светлеющие к концам почти до белого. Он был крупнее Амаргина и шире его в плечах. Руки в подвернутых рукавах казались очень сильными, несмотря на узкие запястья и тонкие пальцы.
— Ты кто вообще такой?
Не узнала? — Беззвучный голос у меня в голове.
Эрайн!
Незнакомец улыбнулся, прищурив длинные глаза.
— Эрайн… — пробормотала я потрясенно. — Боже, боже. Ты освободился… Вот ты какой, оказывается!
— Не освободился, а разделился, наконец. Фюльгья — не заноза, чтобы от нее освобождаться.
— Такой же зануда, как и был, — восхитилась я. — Амаргин, давай флягу. Мне надо выпить. А где твой дракон?
— У себя дома. В Полночи.
— Как тебе… вам удалось разделиться?
— Ох, Лесс… — Эрайн покачал головой. — Нет ничего проще.
— Два барана встретились на узеньком мосточке над пропастью. — Амаргин изобразил из пальцев пару четвероногих кракозябр и столкнул их у себя на колене. — Один умный, другой сильный. Что должен сделать умный, чтобы перейти на другую сторону?
— Уступить сильному дорогу. — Я посмотрела на Эрайна. — Ты отдал дракону ваше общее тело? Полностью? Надеясь только на его добрую волю?
— А на что мне еще было надеяться? — Эрайн дернул плечом. — Сильному барану тоже надо было… перейти на другую сторону. Лесс, прекрати таращить глаза. Я давным-давно понял, что требовалось сделать. Только решиться не мог.
— Это, значит, мне спасибо?
— Спасибо, — серьезно сказал Эрайн, а потом фыркнул. — Не мог же я позволить, чтобы грохнули мою вторую фюльгью.
— О… и тебе спасибо.
— Да пожалуйста! — Он засмеялся. — Сколько угодно! Еще вишенку сверху!
— Но… мантикор? Мне так нравился мантикор!
— Что — мантикор? Уже соскучилась? Дай мне на двух ногах походить! Веришь, я не сразу вспомнил, как это делается.
Амаргин вскинул бледную ладонь.
— Так бы дракон и отдал тебе твою долю, если бы не сообразил, что ты, Мылыш, для него значишь. Он живое существо, поэтому умеет привязываться. Он зверь, поэтому умеет быть верным. Верным такой верностью, какая нам, разумным, и не снилась. Кроме того, он полуночный, а полуночныем тварям требуется хозяин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});