Читать интересную книгу "Темные аллеи. Окаянные дни - Иван Алексеевич Бунин"

ласково кивнула мне она,

Слегка лицо от ветра наклонила

И скрылась за углом… Была весна…

Она меня простила – и забыла.

1905

Огонь на мачте

И сладостно и грустно видеть ночью

На корабле далеком в темном море

В ночь уходящий топовый огонь.

Когда все спит на даче и сквозь сумрак

Одни лишь звезды светятся, я часто

Сижу на старой каменной скамейке,

Над скалами обрыва. Ночь тепла,

И так темно, так тихо все, как будто

Нет ни земли, ни неба – только мягкий

Глубокий мрак. И вот вдали, во мраке,

Идет огонь – как свечечка. Ни звука

Не слышно на прибрежье, – лишь сверчки

Звенят в горе чуть уловимым звоном,

Будя в душе задумчивую нежность,

А он уходит в ночь и одиноко

Висит на горизонте, в темной бездне

Меж небом и землею… Пойте, пойте,

Сверчки, мои товарищи ночные,

Баюкайте мою ночную грусть!

1905

«Все море – как жемчужное зерцало…»

Все море – как жемчужное зерцало,

Сирень с отливом млечно-золотым.

В дожде закатном радуга сияла.

Теперь душист над саклей тонкий дым.

Вон чайка села в бухточке скалистой, —

Как поплавок. Взлетает иногда,

И видно, как струею серебристой

Сбегает с лапок розовых вода.

У берегов в воде застыли скалы,

Под ними светит жидкий изумруд,

А там, вдали, – и жемчуг и опалы

По золотистым яхонтам текут.

1905

«Густой зеленый ельник у дороги…»

Густой зеленый ельник у дороги,

Глубокие пушистые снега.

В них шел олень, могучий, тонконогий,

К спине откинув тяжкие рога.

Вот след его. Здесь натоптал тропинок,

Здесь елку гнул и белым зубом скреб —

И много хвойных крестиков, остинок

Осыпалось с макушки на сугроб.

Вот снова след, размеренный и редкий,

И вдруг – прыжок! И далеко в лугу

Теряется собачий гон – и ветки,

Обитые рогами на бегу…

О, как легко он уходил долиной!

Как бешено, в избытке свежих сил,

В стремительности радостно-звериной,

Он красоту от смерти уносил!

1905

Стамбул

Облезлые худые кобели

С печальными, молящими глазами —

Потомки тех, что из степей пришли

За пыльными скрипучими возами.

Был победитель славен и богат,

И затопил он шумною ордою

Твои дворцы, твои сады, Царьград,

И предался, как сытый лев, покою.

Но дни летят, летят быстрее птиц!

И вот уже в Скутари[54] на погосте

Чернеет лес, и тысячи гробниц

Белеют в кипарисах, точно кости.

И прах веков упал на прах святынь,

На славный город, ныне полудикий,

И вой собак звучит тоской пустынь

Под византийской ветхой базиликой.

И пуст Сераль[55], и смолк его фонтан,

И высохли столетние деревья…

Стамбул, Стамбул! Последний мертвый стан

Последнего великого кочевья!

1905

Мистику

В холодный зал, луною освещенный,

    Ребенком я вошел.

Тенями рам старинных испещренный,

    Блестел вощеный пол.

Как в алтаре, высоки окна были,

    А там, в саду, – луна,

И белый снег, и в пудре снежной пыли —

    Столетняя сосна.

И в страхе я в дверях остановился:

    Как в алтаре,

По залу ладан сумрака дымился,

    Сквозя на серебре.

Но взгляд упал на небо: небо ясно,

    Луна чиста, светла —

И страх исчез… Как часто, как напрасно

    Детей пугает мгла!

Теперь давно мистического храма

    Мне жалок темный бред:

Когда идешь над бездной – надо прямо

    Смотреть в лазурь и свет.

〈1905〉

Вершина

Леса, скалистые теснины —

И целый день, в конце теснин,

Громада снеговой вершины

Из-за лесных глядит вершин.

Селений нет, ущелья дики,

Леса синеют и молчат,

И серых скал нагие пики

На скатах из лесов торчат.

Но целый день, – куда ни кину

Вдоль по горам смущенный взор, —

Лишь эту белую вершину

Повсюду вижу из-за гор.

Она полнеба заступила,

За облака ушла венцом —

И все смирилось, все застыло

Пред этим льдистым мертвецом.

〈1903–1905〉

Келья

День распогодился с закатом.

Сквозь стекла в старый кабинет

Льет солнце золотистый свет;

Широким палевым квадратом

Окно рисует на стене,

А в нем бессильно, как во сне,

Скользит трепещущим узором

Тень от березы над забором…

Как грустно на закате мне!

Зачем ты, солнце, на прощанье,

В своем сиянье золотом,

Вошло в мой одинокий дом?

Он пуст, в нем вечное молчанье!

Я был спокоен за трудом,

Я позабыл твое сиянье:

Зачем же думы о былом

И это грустное веселье

В давно безлюдной, тихой келье?

〈1903–1905〉

Огонь

Нет ничего грустней ночного

Костра, забытого в бору.

О, как дрожит он, потухая

И разгораясь на ветру!

Ночной холодный ветер с моря

Внезапно залетает в бор:

Он, бешено кружась, бросает

В костер истлевший хвойный сор —

И пламя вспыхивает жадно,

И тьма, висевшая шатром,

Вдруг затрепещет, открывая

Стволы и ветви над костром.

Но ветер пролетает мимо,

Теряясь в черной высоте,

И