— Вот как. В этом я усматриваю немалый смысл. Так же вот коса английской буржуазии подстригает бедные слои населения, а в этом веке с особенным старанием пролетариат. Двести лет капитализма — это трагедия и это же величайшая школа для здешнего народа. Англичан теперь не подвигнешь одними проповедями. Колонии приносят огромные доходы, сверхприбыли небывалые, верхушка рабочего класса подкуплена подачками и высокой заработной платой. В социалистическое движение на острове рабочие массы по-настоящему еще не вступили. Раздробленные группы социалистов похожи на секты. — Помолчав, он закончил: — Иное дело Россия, только что высвободившаяся из кандалов крепостничества. Как это ни парадоксально, ей, самой отсталой стране, суждено открыть новую революционную эру человечества. Достаточно легкого толчка, чтобы лавина сдвинулась.
Энгельс с детства любил музыку. Романсы Шуберта и Шумана, арии из опер Моцарта он знал наизусть и часто напевал их один или с друзьями. Он не только читал музыкальные пьесы с листа, но и мог дирижировать хором. Оправившись после длительной болезни, если изредка выпадало свободное время, он посещал концерты и театры, что и называлось у не- го «покутить» с Шорлеммером.
Сидя в небольшой таверне за кружкой пива, Энгельс заметил:
— Не правда ли, Карлхен, кроме великих артистов, как обе сестры Терри, Ирвинг и кое-кто еще, игра английских актеров обычно старательна и посредственна, редко вовсе плоха, еще реже хороша. Если бы не было Шекспира, Шеридана и двух-трех звезд, значительно меньших по размеру, бриттам нечем было бы гордиться. А сейчас один Шекспир поднимает их театр в поднебесье.
Ради Шорлеммера Энгельс отложил вечернюю работу. Прежде чем разойтись по своим спальням, друзья уселись перед камином в кабинете Фридриха. Ленхен, вязавшая кофточку одному из маленьких Лонге, примостилась на диване. Она заметно одряхлела и часто погружалась в тягостные раздумья.
Елена Демут достигла уже 60 лет. Совсем недавно Ленхен была еще моложава и здорова, но после кончины двух Женни, Карла и маленького Гарри Лонге голова ее поседела, на сухом лице пролегли глубокие морщины горя, спина сгорбилась, но голос, взгляд, жесты были по-прежнему бодрыми, повелительными.
Ленхен, глубоко задумавшись, не сразу отозвалась, когда Энгельс, повысив голос, вызвал ее из мира мыслей.
— Ты устала, дорогая Елена. Весь день не щадила себя в чрезмерной работе. Я, право, чувствую себя жестоким эксплуататором, когда вижу, как ты не присаживаешься ни на минуту до самого вечера. Вот уж действительно проклятый труд домохозяйки. Хотелось бы мне дожить до того дня, когда вся кропотливая и неблагодарная, суетная и тяжелая Возня с домашним хозяйством, которая выполняется теперь индивидуально, превратится в мощную отрасль общественного производства.
— Чего только Фридрих не придумает! — сказала Ленхен с доброй улыбкой. — Сомневаюсь, чтобы кто- либо, пусть даже сложнейшая машина, угодил тебе и вычистил твой письменный стол так, как тебе нравится.
— Да, в бытовом педантизме наш Энгельс превзошел даже Канта, — пошутил Шорлеммер.
До полуночи не замолкал оживленный разговор в рабочей комнате Энгельса. Спустя несколько дней Шорлеммер уехал. Жизнь в доме на Риджентс-парк-род продолжала идти в напряженном труде.
Немало перемен произошло во внешнем облике Лондона в 80-е годы. Чище стали центральные улицы, отстроились нарядные жилые районы вокруг Хемстеда и Примроз-хилл. Появился первый трамвай, объявленный чудом наступающего электрического века. Его с явным недоброжелательством и опаской встретили многочисленные столичные извозчики и владельцы омнибусов.
Лондон не похож ни на одну столицу Европейского континента. Несмотря на то, что в его пределах, как и в любом другом главном городе государства, расположены биржи, парламент, рынки, молельни, немногие заводы, винные лавки и кварталы бедняков, он сохраняет свою неповторимость. Одна из особенностей Лондона — его чудовищное однообразие. Вест-Энд — фешенебельный район, включающий парки, Дворец королевы, нарядные магазины, театры, напоминает города Европейского континента, но эта небольшая часть столицы совершенно затеряна среди бескрайнего однообразия.
Жилища английских миллионеров внешним видом почти не разнятся от домов всех тех, у кого есть средства на приобретение собственного дома. Два лишних этажа не меняют скромный фасад с большей частью занавешенными окнами.
Трудно представить себе, глядя на обыкновенную оправу этих домов-сундуков, действительную стоимость собранных в них сокровищ.
Чужеземцу нелегко свыкнуться с хмурым небом и необщительными, суровыми обитателями острова. Особенно трудно попервоначалу приходилось рейнландцам, привыкшим к безоблачной лазури, избытку солнца, веселым, легко вспыхивающим людям.
И все-таки Энгельс привык к Лондону и полюбил его, хотя, как сам говорил, был вынужден обуздать принесенную с континента жизненную энергию и понизил барометр жизнерадостности с 760 до 750 миллиметров, прежде чем сжился с местным укладом. Он убедился, что британцы прямодушнее, чем многие другие, а существование без полицейских придирок искупает некоторые неудобства быта.
В часы досуга он совершал долгие прогулки по городу с кем-нибудь из знакомых. Когда в Лондон летом 1885 года приехала писательница социал-демократка Минна Каутская, Энгельс нашел в ней интересного собеседника и выносливого попутчика в странствиях по столичным окраинам. Минне Каутской было 50 лет. Несмотря на возраст и хроническую болезнь, вынудившую ее некогда оставить театр, на сцене которого она достигла уже известности, писательница сохранила и стройную фигуру и моложавое лицо. Особенностью творчества Каутской была отвага, с которой она, вторгаясь в жизнь рабочего класса, ставила и пыталась разрешить больные вопросы социальных отношений. Именно это редкое свойство и привлекло к произведениям немецкой социалистки внимание Маркса и Энгельса и внушило им уважение к ее дарованию. Они считали книги Каутской не только талантливыми, но и весьма полезными для развивающегося социал-демократического движения.
Минна была умная, образованная женщина. Она могла бы показаться чересчур обыкновенной, так как чуждалась жеманства, оставаясь скромной и простой в обращении. Эти свойства по достоинству оценил Энгельс, который ненавидел всякое кривляние и заносчивость, считая, что они обязательно прикрывают пошлость, невежество и бездарность.
Писательница поделилась с Энгельсом тяготами своей профессии.
Путь женщины в литературе всегда тернист. Ей приходится преодолевать предубеждение, связанное с тысячелетиями неравенства, в мужчине она встречает жестокого и сильного конкурента.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});