Кто–то, кажется, говорил, что пить в одиночку — плохой симптом. А он и не пьет. Он просто ужинает с вином. А это — большая разница.
Наливая очередную стопку, Максим подумал, хватит ли ему характера остановиться, скажем, ровно на половине? Или так, между прочим, и вытянет всю бутылку до донышка?
Пока что перебирать норму он не собирался, а там кто его знает. Если только прямо сейчас не выбросить «Толстобрюшку»[134] в мусоропровод.
Ему, специалисту, после успокаивающих и одновременно растормаживающих фантазию ста пятидесяти граммов очень было интересно понять: неужели же именно встреча с «неживыми» вторую неделю держит его в странном, маниакально–депрессивном состоянии, когда чрезмерная интеллектуально–деловая активность вдруг сменяется подавленностью и черной меланхолией.
Сейчас он успел ухватить фазу депрессии в самом начале и счел, что клин надо непременно выбить им же.
Вот выпил, скоро в организм пойдет адреналин, под действием алкоголя в мозгу активизируется выработка эндорфинов и прочих нейромедиаторов, и из темных глубин подсознания начнет карабкаться вверх, на свет разума, словно подводник по скобтрапу из центрального поста на площадку рубки, тот самый, другой Максим, родной и любимый, которым он всегда хотел бы быть наяву.
Тогда они и поговорят по душам, внешний Максим Бубнов с внутренним, куда более эрудированным, решительным и остроумным. Последнее время «внутреннее Я» ему заменял Половцев, но сейчас его не было. И будет ли он когда–нибудь еще? Потому он сейчас и пьет, чего от себя–то скрывать? С Вадимом они, случалось, красиво выпивали, а сейчас он пьет от тоски и безнадежности.
Пропал Вадим, «заблудился в дебрях времен», и найти его все никак не удается. Несмотря на все попытки, предпринятые на грани, а кое–где и за гранью возможного.
Князь приказал, и они с Чекменевым на двух «Святогорах» — самолетах, оборудованных для дальней радиоразведки, — в сопровождении роты десанта и специально настроенного Маштаковым на поиск группы ментаскопа вновь отправились в такой похожий на настоящий, но самой своей аурой бесконечно чуждый мир.
Впрочем, насчет ауры Максим, наверное, придумал.
Просто слишком сильно на него повлияли события, за несколько часов перевернувшие все представления о действительном и возможном. Стоившие не только утраты мировоззрения, но и жизней шести бойцов. Сами по себе потери не так уж и велики (но для элитных штурмгвардейцев все же чрезмерны), страшен способ, которым люди погибли.
Бубнов еще нашел в себе силы после бессонных и слишком уж нервных суток поучаствовать в работе судмедэкспертов, исследовавших тела вступивших в непосредственный контакт с покойниками солдат.
Первое впечатление подтвердилось. Люди были не убиты, они были буквально «выпиты». В сосудах крови не осталось. Причем и кровь — не самое главное, все их ткани были, можно сказать, «лиофилизированы»[135].
Никаких медицинских или хотя бы паранаучных объяснений такому явлению придумать было невозможно.
То есть просто не бывает способов в полевых условиях довести живую ткань до состояния тщательно выделанной мумии.
Ни один из участников экспертизы, от убеленного, как говорится, профессора, отпрепарировавшего десятки тысяч трупов, и свежих, и эксгумированных, до молодого ассистента, не мог даже приблизительно придумать, каким образом все это было исполнено.
Только получив все положенные подписи на актах исследования (чтобы чистота эксперимента была полная), Максим пригласил коллег в соседнюю аудиторию.
Там, продолжая изысканно материться по–латыни, неизвестно с чем споря и в чем друг друга убеждая, они известным способом использовали полагающиеся на каждое вскрытие двести грамм «спиритус вини ректификати» (а таким образом его все судмедэксперты и патанатомы используют последние полтораста лет). Поскольку вскрытий было шесть, продукта должно было хватить на всю научную компанию почти в избытке.
Бубнов, предварительно поручившись своим честным словом, рассказал, как оно все было на самом деле. Так, мол, и так, господа коллеги, по лично мной проведенным наблюдениям данные бойцы пали жертвой вампиров. Причем вампиров, во–первых, реально существующих, во–вторых, куда более зловредных и опасных, чем они описаны в легендах.
Естественно, разразилась сцена, крайне напоминающая ту, что описана у Конан Дойла в «Затерянном мире», когда профессор Челленджер огласил итоги своего путешествия на плато Мепл–Уайта.
Ну, может, не столько было криков, свиста и хохота, так только потому, что люди здесь собрались русские, а не старорежимные англичане. Да и спирт… Почему, вы думаете, доктора предпочитают употреблять его не по тому назначению, что имели в виду авторы санитарных норм?
Пришлось предъявить отпечатки с пленки фотопулеметов, которые не забыл включить один из самых хладнокровных вертолетчиков.
Вот это впечатление произвело. И тут же началась научно–производственная дискуссия, каким именно образом можно отловить хоть один экземпляр вполне активного и дееспособного покойника, чтобы допросить и провести комплекс совершенно необходимых научных экспериментов.
Как раз этот вопрос тогда перед Бубновым не стоял, и он передал тему по принадлежности.
Не остыв от горячки событий, он ощущал себя преимущественно боевым офицером. И лететь в «потусторонний мир» в компании Чекменева собирался совсем не для того, чтобы заниматься некромантией. Кстати, «потусторонний» — ему понравилось куда больше, чем «параллельный», «боковой», «альтернативный». Гораздо точнее отражает реальность…
Но — сейчас мы о другом, сказал сам себе Максим, потушив в кухне свет и снова подойдя к окну. Вид отсюда был весьма близок к тому, что мог бы открываться с донжона средневекового замка.
Далеко–далеко внизу, на дне каньона, проползали автомобили. Редкие прохожие сквозь завесу тумана, в желтоватом свете уличных фонарей выглядели мелко, казались странно деформированными и напоминали пластилиновых персонажей мультфильмов. Никто из них не сумеет вскарабкаться сюда или метко выстрелить снизу вверх.
Настроение ожидаемым образом постепенно стало улучшаться. Вещи, только что вызывавшие мутную тоску, начали приобретать иной оттенок. О чем горюем, господа?
Вон кадровый офицер, десантник и «волкодав», как они там выражаются, капитан второго ранга Кедров необъяснимым образом сломался, повстречавшись, и даже не слишком близко, с обитателями того мира. А что уж такого особенного он увидел? Если отвлечься от медицинских подробностей, случилась простая стычка десантного взвода с превосходящим противником. Какая разница, в чем превосходящим? В танках, в гранатометах, в боевом азарте, в конце концов! Максим слышал, в том числе и от Ляхова, каково приходится на фронте, когда вдруг…
Ну, как тогда, в ущелье: их двое, моджахедов — пятьсот! А уж живые ли они изначально или мертвые или живые станут мертвыми через минуту или полчаса — существенно ли это?
Ему же, книжному червю, интеллигенту в пятом поколении, который и погоны на кителе менял только тогда, когда непосредственный начальник намекал: пора, мол, уж, доктор, а то смотреть тошно, как они у вас измялись и засалились, все происшедшее понравилось до чрезвычайности.
Все вместе. И то, как боевые поручики внимали его советам и командам, и как приятно чувствовать в руках дергающийся от выстрелов автомат, и, самое главное, как благотворно действует на закисший в тиши кабинетов и библиотек организм толчками вбрасываемый в кровь адреналин. Раньше он этого не понимал. Сейчас — понял. Примерно, как поняли это герои Джека Лондона Хэмфри ван–Вейден[136] и Кристофер Белью[137].
Так, значит, что?
Чтобы ответить на этот вопрос, Максим налил себе еще одну рюмку, выцедил сквозь зубы, как густой ликер. Было у него такое свойство, тоже врожденное, несомненно, сколь бы много он ни выпил, даже если уже и на ногах стоял еле–еле, но определенным участком мозга умел наблюдать за собой со стороны, если и не контролировать, то здраво оценивать все свои слова и поступки. И побуждения тоже. Счастья ему это не прибавляло, скорее напротив, но зачастую уберегало от крупных неприятностей.
Вот и сейчас.
Отчего так и приглянулся ему Вадим Ляхов, что увидел в нем Максим именно то, чего тогда не хватало ему самому. И пусть, конечно, далеко ему еще до товарища, с его чинами, наградами и приключениями, но первые шаги сделаны, и при встрече стыдно уже не будет.
Именно поэтому доктор даже с некоторым восторгом занял место во втором «Святогоре», взгромоздившись на подвесное сиденье башенного стрелка, чтобы одновременно видеть и землю и небо через прозрачный блистер, и огромный объем самолетного брюха, где просторно разместилась полурота порученных его попечению стрелков вместе с боевой техникой.