А, впрочем, она и так была самой счастливой. Ей достаточно было уже того, что он поцеловал её. И, видимо, собирался сделать это снова, просто ждал её согласия. Ну, а что она? Она смотрела на его губы и понимала, что ещё немного, и натуральным образом лишится чувств! Какой позор!
Плохо понимая, что делает, Саша закрыла глаза и чуть подалась вперёд, ему навстречу. И тогда Мишель снова её поцеловал, теперь уже прижимая к себе гораздо крепче, и куда менее невинно, чем прежде. Саша положила руку ему на грудь, но не в попытке сопротивления, а, скорее, чтобы быть ещё ближе, чтобы чувствовать, как часто-часто бьётся его сердце под её ладонью.
Никогда прежде никто не целовал её так. Да и не то, чтобы её много кто целовал: покойный Юра Селиванов пытался, до того, как однажды не получил по голове тяжёлым докторским саквояжем, да ещё Серёжа. Но Серёжа… с ним всё было до того невинно и как-то по-детски, что и упоминать не имеет смысла!
А вот Мишель… увы, совсем не по-детски. И прикосновения его тоже были далеко не детскими, а очень даже наоборот. Но Сашу подобный напор не испугал, а если испугал, то лишь саму малость. Свободной рукой она обняла Волконского за шею, и, разомкнув губы, подалась навстречу его нежным губам, его горячим ласкам. Голова шла кругом, всё тело словно вспыхивало мириадами искр там, где он её касался — то есть, практически везде, потому что сдерживать себя Мишель не привык. А когда он оторвался, наконец, от её губ, и принялся целовать её шею, и спускаться всё ниже, у Саши вдруг подкосились колени, и она едва не упала.
Но он, конечно, её удержал. И, коротко улыбнувшись, взял на руки, и заботливо уложил на сваленные в углу прошлогодние листья, вполне сгодившиеся бы для брачного ложа, за неимением лучшего.
Саше, впрочем, было всё равно, особенно, когда он опустился на неё сверху, и вновь принялся покрывать её лицо, губы и шею жаркими поцелуями. Ей показалось, что она улетает к звёздам, оставляя свою земную оболочку, душа её пела и трепетала, и — господи, как хорошо ей было с ним! Будто совсем забыв о том, что терять себя ни в коем случае нельзя, она с нежностью отвечала на его поцелуи. И, обнимая его за плечи, обтянутые мокрой белой сорочкой, Саша удивилась — до чего твёрдые у него мускулы, будто из камня сделаны! И — боже, как он был напряжён! Захотелось сделать что-нибудь, чтобы он расслабился, но она не знала что именно.
Зато Мишель знал очень хорошо, и в какой-то момент, наконец-то, сообразил, что ещё немного, и будет слишком поздно. Собственно, и так уже было поздно, но пока ещё не «слишком».
«Просто прекрасно будет обесчестить её, а потом бросить и уехать на войну!», с извечной ехидцей сказал ему собственный здравый смысл. И, между прочим, совершенно правильно сказал! Вот только кто бы его послушал?
«Авдеев всё равно от неё не отстанет, пока не получит своего, — нашёптывал дьявол с левого плеча, — и если не я, то эта сволочь рано или поздно до неё доберётся, так что — какая разница?»
И, тут же: «Господи, как я могу так думать? Как только не стыдно!» И, вопреки самому себе, опять: «Ещё один поцелуй, только один… бог ты мой, какая она чудесная…»
До его окончательного падения оставалась, буквально, секунда. Секунда, и он ступил бы за точку невозврата, и сделал бы то, о чём наверняка потом пожалел бы. А если не он, то Сашенька уж точно пожалела бы, можно не сомневаться. Поэтому, думая в первую очередь о Саше и её будущем, Мишель резко отстранился от неё. И, сев в стороне, ткнулся локтями в широко расставленные колени, и уронил голову на руки.
«Возьми себя в руки, Волконский! — твердил он себе. — Возьми себя в руки, чёрт побери!»
А Саша уже даже и не пыталась с собою совладать. Тяжело дыша, она смотрела в полуразрушенный потолок часовни, на серое небо, видневшееся сквозь обрушившуюся крышу, на выцветшую мозаику наверху… Просто бестолково смотрела, время от времени хлопая ресницами, и не шевелясь. Она не понимала, что с ней происходит, и уж тем более она не понимала, что происходит с его величеством. Почему он так резко остановился, почему не стал продолжать? Что она сделала не так, чем умудрилась не понравиться ему за те короткие минуты?
А потом он окончательно её запутал своими словами, произнесёнными с большим трудом, и как-то уж очень резко:
— Прости за это. Я… я не хотел.
Извиняться было пока ещё не за что, разве что, за измятое платье? Саша, спохватившись, вернула на место перекошенный вырез, где ещё совсем недавно блуждала его рука, заставляя её испытывать ни с чем не сравнимое удовольствие. И, невесело улыбнувшись, кивнула самой себе: а чего она ожидала?! Она, кажется, недостойна даже того, чтобы стать его любовницей! Он наверняка именно этими причинами руководствовался, когда отказывался от неё — и это после того, как она сама фактически на блюдечке себя преподнесла! Чего стоило одно её это согласие на поездку! Приличная девушка не согласилась бы никогда.
«Нарочно он что ли всё это затеял? — Подумала Сашенька с обидой. — А если и так, почему не стал… почему не довёл дело до конца? Неужели не ясно, что я и не подумала бы ему противиться?! Как стыдно, господи, как стыдно… что он теперь обо мне подумает!»
Сбежать бы! Вот только куда сбежишь? Некуда. Вместо этого Саша стоически пошла навстречу собственному смущению и разочарованию, и сказала вполне примирительно:
— Дождь кончился, ваше величество.
И впрямь. Мишель обернулся через плечо, туда, где стена обрушилась, и где по самые уши в траве стояли их лошади. Дождя не было. Небо всё ещё серое, но, по крайней мере, не поливает как из ведра.
— Надо ехать, — сказал он, поднимаясь на ноги.
Ехать. И как можно скорее, пока ещё остался шанс перебороть собственные чувства. Отчего-то Мишель был уверен: во второй раз он уже так благородно не остановится, и плевать на мораль!
— Надо ехать, — повторила Сашенька, стирая с лица то ли оставшиеся капли дождя, то ли собственные слёзы. Не ручалась она судить наверняка, но на сердце в тот момент стало так тоскливо…
* * *
Как и в прошлый раз, Большой дом встречал их радушным гостеприимством и приятными запахами с кухни, от которых тотчас же сводило желудок. Фёдор Юрьевич, дворецкий, был как и прежде безупречен, старательно делая вид, что ничуть не удивлён приезду Сашеньки, а вот старая Марья была менее тактична. Привыкшая к простецкому обращению, она улучила момент, когда Мишель был занят беседой с дворецким, взяла Сашу под руку и увела в сторону кухни, где они могли остаться наедине. И, наученная с детских лет говорить, что думает, сердобольная старушка с чувством сказала:
— Саша, милая моя, если это то, о чём я подумала, то, умоляю, остановись, пока не поздно!