ли вообще?» Хозяйка не возвращалась, и ничто живое, если оно здесь было, никак не давало о себе знать, но тоннель совершенно не желал заканчиваться, и Гэдж брел, с трудом передвигая ноги: тяжелые болотные испарения (или что-то другое), которыми был напитан воздух, вызывали дурноту и сонливость, желание лечь и обо всем позабыть, отдаться благотворному (благотворному ли?) забытью; лишь усилием воли орк заставлял себя раз за разом встряхивать застывающее сознание.
«Расскажи мне о Фангорне, Гэдж…» Нет, не было на свете ни Фангорна, ни Андуина, ни Изенгарда, лишь черная нескончаемая нора, источающая грязь и зловоние; миновала вечность, и Гэдж всерьез начал опасаться, что они заблудились, потерялись в темноте и безвременье, что подземелье не имеет ни начала, ни конца, а тоннель водит их по кругу: по одним и тем же кучам мокрой глины, по мутным лужам, по углам и закоулкам, обвешанным шматьями не то паутины, не то высохшей слизи. Боль в поврежденной голени то затихала, то вновь начинала вонзаться в плоть раскаленной иглой, и орк брел как в полубреду, переставляя ноги чисто механически, лишь потому, что Гэндальф безжалостно тащил его вперёд, временами подталкивая в бок. Гэдж грезил наяву, ему мнилось, что он — там, наверху, на приволье Андуина, в рыбачьей лодке Радагаста: низко парят над рекой пронырливые чайки, в отдалении, на крутобоких береговых холмах, шумят под ветром суровые сосны, лениво покачивается на воде пробковый поплавок — и, в такт легкому плеску волн о просмоленные борта, лодка тоже неторопливо покачивается, как уютная колыбель, дарующая усталому существу покой и отдохновение — покачивается… покачивается…
Очнулся он от того, что кто-то плеснул ему в лицо холодной водой.
Он фыркнул и закрутил головой; несколько секунд понадобилось ему на то, чтобы обнаружить, что он вовсе не упал с лодки в реку, а сидит возле стены темного тоннеля, и Гэндальф, склонившись над ним и держа в руке открытую флягу, встревоженно заглядывает ему в лицо.
— Приди в себя, Гэдж, друг мой. Я нашел выход. Смотри.
Волшебник указывал куда-то вперед — там, чуть в отдалении, маячило рваное светлое пятно — мутно-белое, сероватое, но Гэдж зажмурился, чуть ли не ослепленный. Это был свет… Дневной свет! Перед взором Гэджа всё как-то странно расплылось — вероятно, оттого, что глаза его уже совершенно отвыкли воспринимать что-либо, кроме темноты подземелья.
Свет. Простор. Свобода.
Простые, незатейливые сокровища, которые являют свою незаменимую ценность лишь тому, кто был их так долго лишен. Сквозь узкую дыру в земле беглецы выбрались под серое безотрадное небо, под жидкое осеннее солнце — тусклое мутное пятно в завесе тумана, цветом похожее на рыбье брюхо, — и несколько минут лежали на жухлой траве, приходя в себя, дышали полной грудью — и не могли надышаться, смотрели в нависшую над землей облачную круговерть — и не могли наглядеться…
Они оказались в овражке на склоне невысокого холма, поросшего травой и кривыми тщедушными сосенками. Над пригорком стояла странная, не лесная и не мирная тишина: не звенели комары, не шелестели листья, не квакали лягушки. Зловонные подземелья наконец остались позади, но трудный путь был еще не закончен: вокруг, насколько хватало глаз, простирались болота, загадочные, жуткие, опасные, безбрежные; их неведомые границы терялись где-то вдали под пеленой сизой мглы. Орк был порядком разочарован: он-то надеялся, что злополучный ход выведет их прямиком к лесу…
— Что ж, верно Радагаст говорил, что болота год от года растут, — задумчиво заметил Гэндальф, перетирая в ладони горстку сырого песка. — Когда-то, видимо, их граница действительно проходила по этому холму, а теперь они переползли дальше к северу. М-да. — Приподнявшись, он внимательно огляделся. Задумчиво пробормотал: — Но, кажется, я знаю это место.
— Откуда? — спросил Гэдж.
— Мы проходили здесь с Траином, когда шли в Замок. Погоди-ка.
Они поднялись чуть выше по склону холма и обнаружили неглубокую землянку, прикрытую кровлей из жердей, прутьев и елового лапника. Все здесь оставалось по-прежнему, каким было на памяти Гэндальфа: деревянный помост на земляном возвышении, груда рогожи, очаг, над которым еще висел котелок с покрывшимся плесенью содержимым — видимо, за прошедшие полтора месяца Шмыр здесь ни разу не появлялся. Волшебник откинул крышку сундука, стоявшего у дальней стены, порылся внутри, с довольным возгласом извлек деревянную баночку с бурой и вязкой, как деготь, сомнительного происхождения вонючей мазью.
— Вот. То, что нам надо.
— Что это? — Гэдж поморщился: от содержимого баночки исходил отчетливый аромат свежего дерьмеца. Впрочем, за последние пару часов беглецы нанюхались всевозможного смрада на весь остаток жизни, да и от них самих, пропитавшихся едким подземельным духом насквозь, разило, наверное, смертоносно… Но Гэндальф обрадовался омерзительному шмырову снадобью, как хорошему знакомому.
— Средство от «гуулов», — пояснил он. — Надо нанести этот состав на одежду, он отпугнет местных обитателей.
Этот состав может отпугнуть кого угодно, мрачно подумал Гэдж, но спорить не стал. «Надо набрать на болотах ихнего, гууловского дерьма, состряпать из него какое-то снадобье и обмазываться им время от времени…» Ну да, ну да, Каграт, похоже, был прав, папаша явно разбирался во всем местном дерьмеце куда лучше Гэджа.
— Как ты думаешь, далеко отсюда до леса? — хрипло спросил орк. После того, как они натерли шмыровым зельем свое одеяние, мази на донышке баночки осталось совсем чуть-чуть, и Гэдж припасливо сунул посудину за пазуху.
— Мили три, если идти напрямик. — Гэндальф пристально изучал расстилающееся впереди туманное марево. — Где-то здесь должна проходить тропа, которой Траин вел меня в Замок, но…
— Ты сможешь её найти, эту тропу?
— Я не знаю, по каким вехам Траин ориентировался.
— И что же нам тогда делать?
Волшебник некоторое время молчал… Гэдж разглядывал его украдкой: впервые за долгое время беглецам довелось увидеть друг друга не в полумраке подземелья и не в скудном желтом пламени свечей, а при откровенном дневном свете — и в этом изможденном, худом старике с усталым серым лицом, покрытом слоем грязи и копоти, орк с трудом мог признать своего былого товарища… лишь глаза, решительно сверкавшие из-под колтуна спутанных волос мрачным и лихорадочным огнем, чем-то (не этой ли мрачной лихорадочной решимостью?) напоминали прежнего Гэндальфа. Что ж, чудовище Замок на любого, попавшего в его стены, способен наложить отпечаток своей тяжелой лапы, сказал себе Гэдж, я-то тоже теперь вряд ли смогу почувствовать себя беспечным сопливым мальчишкой изенгардских времен, беспокоящимся разве что из-за невозможности попасть на городскую ярмарку; стыдно вспомнить, каким я был тогда самоуверенным, упрямым, глупым, наивным слюнтяем… Да, Крепость способна переплавить в жуткую немыслимую форму самый тугоплавкий, самый неподатливый материал;