Основная масса кавалерии противника, вопреки здравому смыслу, стояла на месте. Между тем драгуны с калмыками и казаками влетели в расстроенные после артиллерийского обстрела ряды турецкого войска, дезорганизуя и без того плохо управляемые полки вчерашних пастухов. В первой волне атакующих ни янычар, ни сипахов видно не было.
Следом за нашей конницей в бой вступило левое крыло армии. Пехотные каре в две линии: девять полковых каре в первой и шесть – во второй. Немногочисленная полевая артиллерия, приданная в атаку для первого, сокрушительного залпа, шла в первой линии между полками. Надо заметить, что все полки шли не по ровной линии, как могло казаться из-за особенностей рельефа местности. Атака шла косым углом, острие которого начиналось ближе к центральным полкам.
Кавалерии же для прикрытия из-за первоначальной атаки почти не осталось. Только один молдавский полк драгун, потерявший в последнем бою чуть ли не половину личного состава, замер на левом фланге, да еще полтора валашских полка улан нетерпеливо застыли чуть позади молдаван. Центр и правое крыло армии оказались в меньшинстве.
Я вместе с частью генералов наблюдал за действиями противника, сидя на полуторасаженной вышке. Сражение разворачивалось так, как и было задумано, лишь на отдельных участках битвы заметно относительное превосходство противника – числом, но не более того. Левое крыло планомерно движется вперед, постепенно смещаясь к центру, давя вражескую пехоту, будто стальной пресс большой комок глины. Кровь льется ручьем, люди с распоротыми животами падают как перезрелые колосья пшеницы. Турки самозабвенно бросаются на наши шеренги, но каждый раз откатываются назад, оставляя мертвые и вяло шевелящиеся тела. Русские воины, избавляя врага от мучений, добивали раненых на месте, втыкая в уползающие тела трехгранные штыки.
Офицеры с саблями наголо идут с правого края вверенных им отрядов; барабанщики, лихо орудуя парой палочек, задают темп шага. В каждой роте в паре саженей от последней, третьей шеренги гордо шагает прапорщик, неся перед собой ротное знамя.
Приказ – первая шеренга падает на колено. Каре замирает, ожидая команды командира.
– Пли! – звучит со всех сторон.
Минута, не более, требуется солдатам, чтобы продолжить кровавый путь, оставляя за спинами десятки, сотни мертвых тел, купающихся в реках еще теплой крови. Вытекая из ран, она пропитывает пожухлую, вытоптанную тысячами пар сапог траву.
Кажется, все идет как надо…
Да, так казалось. Но великий визирь сумел неприятно удивить не только меня. Часть янычарского корпуса, не вступившая в сражение, обошла наше правое крыло, зайдя в тыл полевой батареи. Почти восемь тысяч элитных турецких воинов вгрызлись в четыре полка охранения на правом фланге, с каждой минутой прорываясь все дальше и дальше. Они растягивали и без того широкий, хлипкий фронт обороны.
– Коня мне! Все резервы – на правый фланг! Свободные команды витязей – к центру! Выбивать турецких офицеров в первую очередь! – Команды сыпались одна за другой, мысли метались, путались. – Весь обоз увести по северной дороге!
Лейб-гвардейцы окружили меня плотным кольцом. Справа слышатся хлопки трехфунтовых пушек, картечницы со свистом выпускают сотни смертоносных чугунных ос, усеивая равнину трупами в зеленых и желтых тюрбанах. Но и это плохо помогает: янычары, потеряв треть состава, добрались до артиллерийских позиций, однако в последний момент встали на месте, наткнувшись на штыки ветеранских полков, стоящих насмерть за каждую пядь земли.
Оглядев оставшиеся резервы, мрачно думаю: «Если сейчас не выбить их с наших позиций, то, боюсь, придется отступать, а это равносильно поражению: собрать в скором времени столь же сильную, боеспособную армию я не смогу, а вот турки вполне могут выставить еще тысяч сорок, а то и шестьдесят!»
– На рысях!
Княжеский молдавский полк, насчитывающий едва ли больше двух эскадронов – четырех сотен всадников, – обнажив палаши, тронулся вперед. Следом за ними идут три батальона разных полков, полчаса назад вышедших из сражения для отдыха: 3-й батальон Семеновского полка, 2-й батальон Астраханского и 3-й батальон Новгородского.
В запыленном мундире передо мной замер уставший сержант, на его левой руке – коричневая тряпица, пропитанная кровью.
– Ваше величество, генерал-лейтенант Берггольц и генерал-майор Остен попали в окружение и отступили! Генерал-майор получил ранение в голову, сейчас находится в лазарете. Командование принял бригадир Семенов. Что прикажете делать дальше?
– Пусть держат фронт! Ни шагу назад! Что хотите делайте, но не дайте туркам пройти! Иначе…
Договорить я не успел. Впереди молдавские драгуны с грохотом сшиблись с янычарами, опрокинув часть воинов возле центра построения и продавив конскими корпусами дорогу спешащим за ними пехотинцам.
– Будет исполнено, ваше величество!
Не глядя на сержанта, вновь поворачиваю коня, пуская вперед – следом за проскакавшими драгунами. Оставаться на месте, зная о том, что солдаты умирают с моим именем на устах, выше моих сил. Я не могу их оставить, трусливо наблюдая за ходом сражения с вышки.
Бешеные глаза на загорелых, искаженных гримасами боли лицах воинов, понимающих, что это конец. И этот холод в тусклых, стекленеющих глазах, холод смерти, навечно вымораживающий тепло огненной души любого истинного воина…
Боже, да что же это происходит?!
Минуты тянутся очень долго, будто часы, рука устала, в боку колет, со лба капает липкая противная грязь. Непроизвольно смахиваю остатки пота – на рукаве темно-зеленого камзола появились грязно-бурые пятна…
– Его величество ранен! – донеслось до меня как из-под воды.
В ушах звенит, солоновато-металлический привкус крови на губах пробуждает жажду, в душе клокочет ярость, но силы истаивают, уходя, словно речная вода сквозь пальцы.
Чувствую, как в правое плечо впивается кусок огненного свинца, от боли в глазах начинают плясать мушки. Сдерживая животный, беспомощный крик боли, из последних сил что есть мочи выдыхаю:
– Ура!
Горло запершило, приступ кашля сотряс уставшее тело. Мир плывет, а тело только чудом держится в седле. Видимо, действительно Николай Чудотворец присматривает сегодня за царем России.
Я не видел, как янычары дрогнули под сдвоенным натиском оставшихся в седле драгун и взбодренной пехоты, с криком победы сминающих стремительно тающие шеренги воинов Аллаха. Я не видел, как левый фланг пропорол турецкий строй, обратив в бегство надломленные морально и физически османские ряды. С каждой минутой паника охватывала турецкое воинство все больше, и великий визирь ничего не мог с ней поделать. Он понимал: битва проиграна, войско потеряло слишком много солдат за последний месяц. И сейчас каждую минуту все больше и больше его собратьев падают от безысходности на колени, вытянув руки в мольбе о пощаде…
Но я видел, как после нашей канонады на левом фланге турецкая конница пошла в атаку следом за пехотой сразу по всему фронту. Малые отряды пробовали вгрызаться в русские шеренги, но раз за разом отскакивали назад. На полном скаку, с визгом и криками, турецкие сипахи бросались на пехотные каре, стараясь пробиться между ними. Их каждый раз встречал ураганный огонь перекрестного залпового огня фузей, но даже он не мог остановить неприятеля, рвущегося к русскому строю, незыблемо стоящему в этом неистовом, бушующем людском море.
Плечо горит, в глазах еще больше разноцветных мушек, круги появляются и исчезают, оставляя размытые очертания темноты…
– Ваше величество, турки… бегут?! – Непонятно, чего больше в этом восклицании, утверждения или вопроса, но голос майора лейб-гвардейцев радостен. – Они бегут, ваше величество!
– Пусть преследуют до заката, а потом всем вернуться на позиции…
Непослушные губы проталкивают сиплые звуки, а я даже не могу открыть глаза от усталости, которая навалилась в один момент, окончательно сломив мою стойкость.
Казалось, моих слов никто не услышит, но нет, Михаил отдает приказ какому-то адъютанту, кричит команду паре горнистов, постоянно следующих за мной для дубляжа приказов.