понимал, что сам им откровенно страдает. Никто не совершенен.
Увидев то, чем стало полицейское управление, Марк сам подал правую руку Брендону:
— Сними магблокиратор и давай свою кровь. Ты тут один не справишься.
Тот согласно кивнул — сплошная жадная тень, чуть шевелившаяся под светом еще полной луны, пугала до колик в животе. Такого не должно быть. Не в этом мире.
Глава 70 Бурная ночь
Часы в гостиной пробили половину двенадцатого. Время подбиралось к полуночи, а Грег все еще не спал — не мог заснуть. И дело было не в прижимавшейся к нему спящей, горячей, все еще обнаженной Лиз. В конце концов он тоже был обнажен — привык за годы службы спать именно так: в южных колониях, где он послужил не один год, приучили, чтобы не возникали кожные болезни, распространенные в жарком, влажном климате. Даже поговорка возникла из-за этого: спать, как солдат — голым и безмятежным.
Лиз совсем не мешала, присвоив его локоть себе в качестве подушки. И её немного громкое дыхание не отвлекало, и даже её щекотавшие Грега волосы не мешали. Наоборот, его успокаивали легкие прикосновения к ней — простые поглаживания по спине, по хрупким позвонкам, по тонкой шее. Она спала, она не боялась его, и это заставляло верить, что он может перешагнуть через подвал, через одержимость лоа, через страх снова сорваться. Он справится со своими вспышками гнева. Он перерастет их, как детские болезни. Доверие Лиз заставляло поверить в себя. Просто было много дум. Начиналась новая седьмица, и решить вопросы со свадьбой на ней не удастся. А проблем с браком было много.
Он реформист. Она дореформистка — в Вернии после отделения от Тальмы вернули старую веру. Даже если он решит поменять веру, они с Лиз не являются прихожанами ни одного местного прихода — на свадьбу в храме не стоит и рассчитывать. Даже если она решит поменять вероисповедание ради него — он вот-вот потеряет лерство и возможность получить лицензию с открытой датой на свадьбу, чтобы ни быть привязанным к приходам.
Он тальмиец, она вернийка. Даже если заключать брак в мэрии, посольства Вернии в Тальме нет. Ближайшее посольство в Ондуре, с которым вот-вот начнется война. И королю подавать прошение не вариант. Эдварду сейчас не до свадебных проблем, а к вернийскому Людовику Лиз не обратится ни за что. Мррррак, как говорит Брок.
Эфир в городе поменял свое привычное течение. Грег, остро чувствующий его, вздрогнул — огромный пласт эфира просто пропал, словно его и не было. Что-то случилось, причем где-то в центре города, где-то у мэрии, если быть точным. В Высшем Королевском Командном корпусе вбили почти в кости привычку до последнего ручья заучивать местность, на которой тебе придется служить. Грег с закрытыми глазами мог легко представить себе Аквилиту, кроме катакомб, конечно. Но и их выучит, если найдет надежные карты.
Он осторожно, чтобы не потревожить Лиз, выбрался из кровати и принялся спешно одеваться. Она все же проснулась — в спину, когда он выходил из спальни, раздался вопрос:
— Что-то случилось? Если боишься за репутацию — бежать надо мне, а не тебе.
Он обернулся в дверях:
— Что-то случилось в районе мэрии. Я должен проверить. Не пойму — часть города просто исчезла. Возможно, снова обрушение, хотя грохота не было. В городе происходит что-то странное, Лиз: зомби, черное колдовство, силовые шторма… Будь осторожна.
Когда он заряжал револьвер серебряными пулями, из спальни вышла Лиз, ища в чемодане мужскую одежду:
— Я с тобой. Если опять обрушение — я помогу с поисками в катакомбах. Если же зомби — я хорошо стреляю. Против колдовства я бессильна, так что не бойся — мешаться под ногами не буду.
Он прищурился, заставил себя все же разжать кулаки и начать думать:
— Одевайся тепло — в катакомбах холодно.
Он поднял трубку и попросил соединить с ночным портье — ему нужен был паромобиль.
* * *
Тихо капала вода.
Кто-то что-то стонал во сне.
Булькало чье-то хриплое дыхание.
Шорохи чужих шагов стихли.
Ночь вошла в свои права.
Тени сгустились — в камерах выключили свет.
Только пара одиноких голых ламп, висевших на проводах под потолком, освещали подвал.
Охранник за своим столом заснул, опустив голову на стол. Свет масляной лампы еле пробивался через голодные язычки теней — те все сильнее и сильнее стискивали стекло, пока то не треснуло, разбиваясь. Огонь брызнул в испуге на журнал на столе в попытке выжить, но тени нашли его и там — задушили, оставляя на память только едкий, неприятных запах бумаги и паленых волос полицейского констебля. Тот даже не проснулся, весь затянутый тенями. Они осмелели и тихо, на мягких лапах пошли дальше, через решетки проникая в камеры, ощупывая спящих людей и сковывая их. Стоны и храп стихли. Только еле слышное дыхание выдавало, что люди еще живы. Даже стук воды в раковине стих — тени поймали каплю, и она застыла в воздухе, медленно, как маятник, качаясь на длинной тени.
Холод проникал даже через два отсыревших, тяжелых пледа. Он леденил кровь, которая острыми иглами льда раздирала сердце при каждом его ударе. Казалось, еще чуть-чуть, и сердце просто взорвется, выскакивая из груди алыми осколками льда. Рук и ног Зола уже не чувствовала. Сознание раздваивалось — она была и тут, в подвале, полном теней, замерзшая и несчастная, и где-то помимо тела высоко под потолком, отрешенно ожидающая смерти.
Дышать было трудно. Воздух, пропитанный тенями, стал плотнее и неподатливее. За каждый вдох приходилось бороться. Воняло чем-то тухлым, сырым, мертвым. Мертвый воздух царапался в горле, пытаясь пробраться внутрь, дорваться до еще чуть теплой крови и поселиться в ней, завладевая телом. Зола закашлялась, сворачиваясь, как улитка, в диком приступе кашля. Он рвался из неё, горло болело все сильнее, раздираемое мертвыми лапками теней, желавшими тепла. Плечи сотрясались от кашля, закончившегося рвотой — что-то тягучее, соленоватое тянулось изо рта, падая на пол. Кажется, это была кровь.
Лампы в коридоре окончательно сдались, с тихим звоном разбиваясь, раздавленные тенями. Стало совсем темно, словно выкололи глаза, и тихо.
Только шум текущей крови в ушах. Только бьющееся где-то в горле сердце, раздираемое иглами льда. Только шорох с трудом втягиваемого воздуха в легкие. Он там царапался, снова провоцируя кашель.
Зола боялась, как никогда прежде — констебль сказала, что она здорова. У неё нет потенцитового безумия, и, значит, все происходящее реально, а не творится в её голове.