тип маргинального героя («беглеца», «скитальца»), в расщепленном сознании которого – в ситуации национального выживания, исторических испытаний – реализует себя во всей драматичности архетип Раскола, вынесенный в заглавие исторической эпопеи писателя. Этот вертикальный стержень возводимого Личутиным, со старательностью столпотворца, русского мира позволяет показать его во всевозможной полноте, полногранности. Ведь диалектика русского пути такова: за расколом следует новый (пусть не всегда удачный) синтез и затем новое расщепление национальной судьбы, новое бегство из «рая»…
Эта идея и организует романное пространство «Беглеца из рая» – острополемичного, новаторского и для самого автора, и для нынешнего литературного процесса. Время действия здесь – переход от ельцинского к путинскому правлению (хотя политика дана лишь телевизионным фоном и через рефлексию героя). Главный герой – беглец поневоле: профессор психологии Павел Петрович Хромушин, бывший советник президента, выброшенный из кремлевского «рая» и теперь мрачно взирающий из московской берлоги на содеянное. Это тип «лишнего человека», унаследованный современной литературой из классики, – явление, отмеченное зарубежной русистикой.
«После распада Советского Союза, когда большинство российского общества волей исторических судьбоносных событий оказалось за пределами бурной, активной и благополучной жизни, тема интеллигента, потерявшего свой статус, опять же не способного найти себя в новой действительности, переживает заметное возрождение в русской литературе – как у писателей либеральной ориентации, так и у писателей-традиционалистов. Стоит вспомнить героев произведений Владимира Маканина "Лаз" и "Андеграунд, или Герой нашего времени", а также Леву Помадова из романа Владимира Кантора "Крокодил". В 2005 году галерею современных "лишних людей" пополнил Павел Петрович Хромушин – герой романа Владимира Личутина "Беглец из рая", – отмечает краковский ученый В. Вавжинчак – Чувство затерянности в мире, испытываемое им, "роднит" его с классическими образами "лишних людей" – неприкаянных, целеустремленных и в то же время погрязших в трясине сомнений, парализующей их действия. В этом Хромушин похож и на неприкаянного лермонтовского Печорина, и на флегматичного обломовского Обломова, и на нерешительного Лаврецкого, и, наконец, на усомнившегося во всем Базарова» (Вавжинчак А. Лишний человек на переломе тысячелетий: О романе Владимира Личутина «Беглец из рая» // Откровение творчества: сборник статей. Шумен (Болгария), 2007. С. 80).
Сам автор помещает в центр своего произведения проблему «человек и (анти) система». «Я долго искал название, – вспоминает автор. – Идея нового романа, правда, возникла сразу – с неким фантастическим и философским наполнением, вроде "Головы профессора Доуэля": уничтожить антисистему, которая царствует на Руси с древних времен.
Вот мой герой и стал размышлять, как антисистему с помощью Бога перевести в русло природной системы, но не революционными методами, а с помощью короткой словесной формулы, проникающей в сознание человека, внедряющей в душу новые (консервативные) смыслы, возвращающей религиозное сознание, чтобы православный превратился в строителя рая на земле. Он стал изучать неизвестные или плохо понятые свойства "слова" как созидательного "инструмента", невидимого глазу, но более могущественного в своей созидательной силе, чем самое совершенное разрушительное оружие».
Онтология Слова
Профессор Хромушин посвящает свою диссертацию «сущностной роли слова в логических системах», словно беря эстафету у личутинского «домашнего философа» и у самого автора. Ученый-«душевед» пытается понять онтологическую суть Слова в этом мире: «Земную жизнь слова и небесную, его объем и энергию, его рождение и усыпание, его плоть и дух». В таком контексте Слово выступает как победная сила, способная создать или разрушить любую выстроенную рациональным умом систему жизнедеятельности. И здесь автор вновь опирается на уже запечатленные им в «Душе неизъяснимой» народные представления о силе и роли Слова, которое «живет само по себе и особую силу имеет: неправильно сказанное, оно неправильно и существует», вызывая сбой в логической системе и ее разрушение. На этот раз автор передоверяет своему герою право научного обоснования глубинного народного знания.
Наивно? Быть может – а может и нет. Ибо перед нами – самобытный эксперимент писателя: попытка логикой художественного образа поверить народные истины, которые могут показаться устарелыми, даже неуместными в жестком круговороте современной цивилизации, с ее технологическими мощностями и господством рационального ума. Какое там слово, если нажатием кнопки человек способен столь многое создать или разрушить?! Однако – человек, а не кнопка сама по себе. А Слово – сугубо человеческий атрибут, без которого невозможна наша жизнедеятельность. И оно не имеет влияния на нашу жизнь? Тоже нелогично.
Об этом и речь в необычном личутинском романе, обнаруживающем странное свойство новой нашей реальности, где естественное стало казаться насколько неестественным под наслоением мифов и ложных установок, что просто дух захватывает, если всмотреться в суть вещей. Если? Но именно этим и занят автор и его герой – лишний человек наших дней, исторической волной выброшенный из круговерти социальной жизни и политической борьбы.
«И опять в логической системе образов… – магнетизм неумирающего сердечного слова».
Онтология Слова в романе предполагает и своего рода фатализм, веру в предопределенность очерченной словом судьбы, но и – предупредительную роль слова. Вербальная доминанта, входящая в именной ареал нигилиста Хромушина, возникает в речи его сельской соседки, по имени и поведению напоминающей вещую старуху Анну из «Последнего срока» Распутина: «За ним же горя ходят…» Хромушин воспринимает это как своеобразное заклинание, в котором прорисовывается знак беды и судьбы: «предначертанность жизненного круга, из которого не выскочить». Здесь и обреченность, но и возможность что-то предусмотреть, предвидеть: ведь это еще и «ключ к познанию грядущих событий и остерег от будущих злоключений».
Человек и (Анти) Система: спор о герое
Говоря о прототипе своего героя, писатель подчеркивал позитивную, светлую сторону созданного им образа: «Сам герой почерпнут из жизни, из близкого мне окружения, но нет смысла рассказывать о нём, открывать подробности. Достаточно того, что он знает о романе и одобряет его, не видя на страницах его подвоха, скабрезности, унижения, насмешки иль сатиры. Можно лишь добавить, что это глубоко русский интеллигент, лишенный тщеславия и гордыни, большой умница, глубоко православный человек, но, увы, не избежавший житейских сложностей, передряг и омутов, откуда то и дело подхватывает нас нечистая сила и обручает с несчастиями».
Конечно, между прототипом и созданном в романе типом – тьма различий. И, думается, не стоит воспринимать личутинского героя лишь в светлых, как свойственно автору, или только в темных тонах, как сделал критик В. Бондаренко в отклике на только что вышедший роман.
«Кто он – Павел Петрович Хромушин – серийный мистический убийца, вампир-интеллигент или же остро чувствующий жизнь и потому предвидящий события тонкий психолог?» – задавался вопросом критик, вроде бы принимая любой ответ: «У каждого читателя так и останется своя версия событий» (Бондаренко В. Антисистема, или Раскольников без топора // Экс-Либрис. 10.03.2005).
Трактовка же самого критика лишена усложненности. Как-то простодушно принимая на веру формулу «За ним же горя ходят…», критик подверстывает под неё и всё происходящее в романе, обволакивая облик