Читать интересную книгу Дети Бронштейна - Юрек Бекер

Поехал на трамвае в свой старый район, просто так. Пора мне снова понемногу привыкать к жизни в городе. Весь прошлый год я, как кошка, только и гулял вокруг своего дома.

Мы с Мартой собирались сегодня днем поискать подарок для Хуго Лепшица. Но за завтраком я спросил, когда мне выходить, и тут-то выяснилось, что у Марты нет времени. Я разозлился: голос ее звучал сочувственно, словно ей очень горько отказывать в исполнении заветного моего желания. Я ответил, дескать, мне жаль ужасно, возможности провести с ней день я радовался несказанно, а она смотрела на меня, высоко подняв брови.

В трамвае тоже полно девушек, все так и просятся на осмотр. Напротив платье в зеленую полоску, белые коленки раздвинуты на ширину ладони. Только я на них засмотрелся, как коленки сдвинулись, будто готовясь отразить атаку. Лицо — это потом, я шарю взглядом по всему полу, как свинья в поисках трюфелей.

Останавливаюсь на двух высоких каблуках: нога на ногу, один упирается в пол, другой нависает. Медленно, выше, синие брюки, нет им конца, потом иллюстрированный журнал и лакированные красные ноготки. Пялюсь прямо на журнал, чтобы не пропустить своего счастья, но страница переворачивается, а желанный взгляд в мою сторону так и не брошен, и мне уже наскучило ждать. Значит, лицо с коленками, ни на день не старше пятнадцати лет, и ничего такого, что пробудило бы у меня желание снова закрыть глаза. Рядом мать, а кто ж еще, вон как они соприкасаются плечами. Надо было сразу поглядеть в ту сторону, волосы уложены валиком, как у служанок в фильмах про империю или у Розы Люксембург. Поверх облегающей майки рубашка, расстегнутая до самого пупка. На меня не смотрит. Проехали вместе уже пять остановок, а она ноль внимания, хотя между нами почти нет свободного пространства. Оттого, наверное, что моя мама умерла так рано, при виде женщин от тридцати до сорока я сразу разеваю рот. Им бы только пальцем поманить, но пока ни одна не додумалась.

Чем ближе к моему старому району, тем больше незнакомых названий. Исчезли улица Книпроде, улица Браунсбергер, и Алленштейнер, и Липпенер, стоило мне уехать, как они нашли себе дельце — переименовывать улицы. На указателях теперь значатся улицы Артура Беккера, Ганса Отто, Лизелотты Герман, Кетэ Нидеркирхнер, я не только вижу их из окна, проезжая мимо, я читал об этом в газете. На расстоянии я не очень-то переживал, зато теперь испытываю некоторое сочувствие к переименованным улицам. Представим, я живу в переулке Кирхберг, а он в один прекрасный день вдруг становится улицей Антона Мюллера! Я бы почувствовал себя вынужденным переселенцем, и совершенно не важно, кто таков Антон Мюллер. Вот если буду писать завещание, обязательно укажу, чтобы моим именем улицы не называли.

Мать с дочерью собираются выходить. Первое впечатление меня не обмануло, девочка просто в воздухе растаяла, а мать продвигается к выходу как истинная королева. Даже через окно мне не удалось привлечь ее взгляд. Такого возраста была моя мама, когда я родился, или чуть постарше, и как, должно быть, не хватает ее отцу. Дочь через плечо вглядывается в меня, никак не поймет, что нашел в ее матери столь молодой человек.

Пока мы с Мартой еще любили друг друга, я никогда не думал, что она состоит из отдельных частей тела, а сейчас только на них и глазею. Сквозь газету, поверх мужского плеча, в оконном отражении ищу попки, грудки, губки. При мысли, что какой-нибудь приметливый пассажир может распознать этот взгляд, меня берет страх. Трамвай заполнился, я уступил место какому-то человеку, и тот удивленно усмехнулся, потому что был немногим старше меня. А я хочу стоять, хочу спиной повернуться к вагону, полному женских бедер и темных подмышек. Прохожу в самый конец, смотрю на дорогу, бегущую внизу, надо продержаться еще пять остановок.

Но тут мало отвернуться, тут надо заткнуть уши, чтобы не слышать всех этих непристойных и порочных шумов за спиной. Ну и трамвай мне попался, шепотки и шуршание не смолкают, жаркое дыхание касается шеи. А стоит обернуться, и все они как по команде примут невинный вид, прикидываясь нормальными людьми.

Однако добрая моя фея не подвела, направила мысли в другую сторону, милостиво отвлекла на такое, чего почти не бывает: мы обгоняем Марту. Вижу, как Марта идет по улице, рядом мужчина, мы удаляемся слишком быстро, его лица мне разглядеть не удается. Времени покупать подарок для собственного отца у нее не было, а теперь вот гуляет под ручку с чужим человеком. Размышляю, в чем больше интимности: идти под руку или держаться за руки, как мы это всегда делали.

Они не торопятся. Трамвай остановился, я едва успел выскочить. Кто-то спросил, нельзя ли было раньше сообразить, а я:

— А раньше мне было не надо!

Перехожу на другую сторону улицы, прячусь у подъезда какого-то дома. Пока они приближаются, делаю открытия одно за другим: он одет в костюм с жилеткой, они увлечены разговором, он намного старше Марты и носит очки без оправы. Вот посмотрят они в мою сторону, так сразу меня заметят, и я выхожу из укрытия. Актер, а то и режиссер, кто-то из актерского училища, может, он ей и вправду нравится — вот что я думаю. Однажды я видел фильм, в котором некая Изабелла, покинутая мужем, уходит в монастырь, но мне такое счастье пусть и во сне не приснится.

Решено: буду их преследовать. Зачем — не важно, знаю только, что, лишь чокнувшись окончательно, я упустил бы подобный случай. А ведь он того же возраста, что и женщины, которым меня стоит только пальцем поманить…

Перехожу пути и следую за ними на расстоянии двадцати метров. Приближаться не решаюсь, расстояние — единственная моя защита.

Воображаю, что Марта смеется. Два дня назад, вечером, ее попросил к телефону какой-то мужчина. Мне как приятнее — чтобы этот или чтобы другой? Остановившись у витрины, они оба на что-то показывают. Магазин мне сначала не виден, только когда они трогаются с места, я различаю спортивные товары.

Мне бы оценить, что Марта до сих пор не приводила друга домой, а я на нее зол. Идут в ногу, а как еще, если держаться под ручку. Да нет, не зол, просто лучше б мне не пришлось наблюдать за счастьем издалека. Останавливаются, и я останавливаюсь. Марте, кажется, что-то попало в глаз. Он поворачивает ее голову к свету и краем носового платка осторожно промокает уголок глаза. Справился, и вот она для проверки несколько раз хлопает ресницами, и вот мы пошли дальше. Марта не виновата, что в трамвае мне пришлось встать к заднему окошку. Откуда они шли, мне никогда не узнать.

Однажды я спросил отца, чем ему не хороша Марта, — мне очень хотелось, чтобы Марта ему нравилась. Ответ: ничего он против нее не имеет, ничуточки, просто не знаком с ней настолько близко, чтобы влюбиться, как я. Однако всей правды он явно не сказал и с Мартой обращался всегда холодно и любезно. Я не сумел разгадать, в чем причина: не то он боялся, что из-за Марты я запущу школу, не то считал такую историю несвоевременной для семнадцати лет. Марта никогда не жаловалась на его сдержанность, но ничего и не предпринимала ради преодоления таковой. А я удивлялся, я-то был уверен: стоит ей на кого нацелиться, как тот немедленно перестанет сопротивляться. На отцовских похоронах она единственная всхлипывала, но какой теперь от этого толк?

Идем и идем, на их месте я давно бы сел в трамвай. Доберутся до цели, скроются в каком-нибудь подъезде, и к чему тогда вся моя слежка? Если зайдут в кафе, может, я сумею их подслушать, прикрывшись газетой в дрожащей руке, только кафе тут нет, насколько я помню. Топаю дальше, не решаясь отпустить Марту с ее спутником отсюда прямо в неизвестность.

Когда занимаешься чем-нибудь однообразным, дело делается между прочим, и мысли мои уходят в облака. Мне удается поймать себя на самообмане: я делаю вид, будто понятия не имею, зачем отправился в свой старый район, на деле же связываю с ним большие надежды. Хочется встретить знакомых, точнее — людей, которые меня узнают, которые улыбнутся, меня увидев, и спросят, не я ли мальчик из пятого дома, а потом еще и поинтересуются, где я живу и чем сейчас занимаюсь. Но и это не все, надо прояснить до конца: я надеюсь, что одна из немыслимых красавиц с нашей улицы попадется мне навстречу, а там слово за слово… Отчего бы не поболтать, если долго не виделись?

Ясно, зачем я дожидался второй половины дня, когда люди обычно возвращаются с работы. Например, Гитта Зейдель из тридцатого дома, кто ж не знал, что она уже в одиннадцать лет надела бюстгальтер, имея на то все основания. Или брюнетка из квартиры над торговцем углем, забыл, как зовут, но эта девочка, самая неприметная на свете, вдруг обернулась первой красавицей всей улицы. Тосковать по девушкам — это разве позор? Разве мне пристало стыдиться жажды объятий и поцелуев, когда я вот уже год мыкаюсь на чужбине? А еще за углом, на улице Эберти, жила классная девушка, часами сидела у открытого окошка и однажды мне даже улыбнулась.