Читать интересную книгу Державный - Александр Сегень

То бишь в тебя бес вселился и ты можешь всякие накостные чудеса вытворять.

— А вон и русалки! — громко воскликнул Иван Ощера. — Михаиле, сестрицы твои. Зови их к нам плыть. Мы их быстро в христианскую веру обратим.

Несколько девушек плавали в озере под Синь-камнем. Две, нагие, стояли на берегу; завидев приближающийся струг, с весёлым смехом ринулись в воду, только груди запорхали, как крылышки мотыльков.

— А почему они твои сестрицы? — спросил Русалку княжич.

— Да Иван балует, — улыбнулся боярин. — Мол, я Русалка, и они — русалки, водяненки, значит, которые в воде живут, и если им попадёшься — до смерти защекочут.

— Так и ты, Михаиле, русалка? — ещё больше удивился Иванушка.

— Вообще-то прозванье наше родовое — Морозов, — ответил молодой боярин. — А Русалкой меня сызмальства прозвали, поскольку я родился в Русалкин день. В Троицу, стало быть, когда девки ходят на реку кукушку крестить.

— А эти кого крестят? — спросил Иванушка, кивнув в сторону купающихся девушек. Одна из них, осмелев, плыла за кораблём, что-то кричала и махала рукой.

— Эти-то? — усмехнулся Русалка. — Они просто купаются. Наработались за неделю, в полях старую траву жгли, пахать помогали, вот ныне и резвятся. Чего она кричит, Ощера?

— Кричит: «Соскучилася по тебе, Миша, терпежу нет!» — ответил Иван Ощера, и было видно, как ему хочется к этим весёлым девушкам.

Вскоре Синь-камень и купающиеся под ним молодки остались позади, за кормой. Плыли уже северным берегом озера. Солнце стало погружаться за горизонт, и лишь Ярилина Плешь пока ещё оставалась освещена им. Судно приблизилось к тому месту, где из озера вытекает река Векса. В этот миг вдруг тряхнуло фрязина Бернара, стоявшего рядом с Иванушкой и Ионой. Он издал короткий стон и схватился обеими руками за древко стрелы, вонзившейся ему прямо между глаз. Русалка первым заметил, как Бернар резко выдернул стрелу из глубокой раны и кровь обильно хлынула ему на лицо.

— Дье-о-о-о-о!!! — проревел несчастный и повалился навзничь. Все бросились к нему. Русалка же принялся во все глаза высматривать на берегу того, кто мог послать смертоносную стрелу. В сумрачных прибрежных лесах никого не было видно.

— Что он? — спросил Русалка, продолжая всматриваться в берег.

— Кончается, — молвил в ответ Ощера.

Тут начались крики. Первым закричал и заплакал Иванушка. Потом — подбежавший монах Фома, который принялся трясти уже отдавшего Богу душу Бернара и что-то спрашивать его по-ихнему. Наконец, с диким воплем появилась черемисянка Очалше, сопровождавшая своего возлюбленного и доселе сидевшая в середине кормы. Она быстро всё поняла, села на колени, положила на них кровавую голову Бернара и умолкла. Затем провела ладонью по лицу убитого и измазала своё лицо его кровью. Произнесла рыдальным голосом:

— Азырен[21]!

— Эх, — вздохнул Иона, — не нашего вероисповедания, ну да что поделаешь… Владыко Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, иже всем человеком хотяй спастися… — Он продолжал чтение молитвы, глаголемой на исходе души из тела, не прерывая её и когда нахлынула новая волна горестных воплей, издаваемых набежавшими фрягами, спутниками бедного Бернара. — Да отпустится от уз плотских и греховных, и приими в мир душу раба Твоего сего Бернария, и покой в вечных обителях со святыми Твоими…

Когда он окончил, снова раздался голос Очалше:

— Азырен! — Она продолжала сидеть на коленях, держать голову своего возлюбленного и мазать себе лицо его кровью.

— Что же будем делать с телом? — спросил Русалка у Ионы.

— Надобно бы укрыть чем-то, отнести в укромное место, — отвечал старец. — А в Калягине пристанем, там и похороны устроим. До Калязина-то у нас пристанищ не ожидается.

Русалка и Ощера с монахом Фомой и послушником Геннадием за руки, за ноги отволокли грузное тело Бернара в срединную часть судна, там укрыли рогожами. Черемисянка осталась сидеть над лужей крови, скопившейся на месте гибели, и уже из этой лужи мазала себе лицо, время от времени, нечасто, но размеренно, повторяя:

— Азырен!

Корабль тем временем проплыл Вексу, миновал Сомино озерцо и перешёл в Нерль, бегущую к Волге. Стемнело, стали укладываться спать на палубе, там же, где лежал укрытый рогожами мёртвый Бернар де Плантар.

— Ну вот, — сказал Русалка, — понесла ещё одна пчела мёд свой на Божий пирог.

— Как это? — спросил Иванушка. — Какой мёд? Русалка прищурился, глядя на зажёгшийся диск луны и думая, выдавать или не выдавать свою заветную мыслишку, потом ответил:

— Я так понимаю. Зачем мы живём, кто такое наша душа и что есть смерть? А всё вельми просто. Душа наша — пчела, и, ежели мы при жизни трудимся во благо, вершим храбрые дела, творим дивные предметы, чтим Бога, любим себе подобных, растим детей и не чиним никакого зла, пчёлка накапливает в себе сей добродетельный мёд. Егда же приидет час смертный, она несёт свою взяточку на небо, к самому Господу Богу, дабы он мог усладиться накопленным Божьим мёдом. Ну а если сего мёда слишком мало или вовсе нет, та пчела обращается в муху и летит во ад, на муку. Потому и мухой называется, что она — мука. Так что все мы — Божьи пчёлы, а смерть есть лишь зов из небесного улья, и не приведи Господи нам судьбу окончить в звании чёртовых мух.

— Ишь ты, пчела какая! — усмехнулся Ощера. — Чтой-то я на тебе полосок не наблюдаю.

— Напрасно ты, Иван, — возразил Иона. — Складно Миша придумал.

— А когда война да битва, это, значит, всеобщий призыв пчёл в небесную пасеку, так? — сказал Юшка Драница.

— Похоже, — отозвался Русалка, жалея, что выговорился.

— У батюшки Ионы, должно, зело много мёду накопилось на Божий пирог, — пробормотал Ощера. — Тяжеловато будет в небеса подниматься. Придётся опять нас в подручные брать.

— Ох и ащеула же ты, Иван, — хмыкнул Русалка. — Одно слово — Ощера! Лишь бы жужжать, как муха.

— А то пчёлы твои не жужжат! — хохотнул Иван, не унимаясь.

— Заткнулся бы! — не на шутку огрызнулся Русалка.

— И ты, Миша, зря на него, — встрял Иона. — Не серчай. Он ведь не со зла балагурит, а чтоб повеселить.

— Один вона уже довеселился, — вздохнул Юшка, имея в виду Бернара, возле которого и умостился спать.

— Жаль Бернарку! — вздохнул в свою очередь Ощера. — В кого же тот стрелец метил? Не в него же.

— Либо в Иванушку, либо в преосвященнейшего, — сказал Русалка. — Напрасно мы из Мурома уехали! Чуяло моё сердце, не кончится всё по-хорошему. Потому я и надерзил тогда. Прости, батюшко, что взбеленился и покинул совет в Муроме, когда ты речь держал. Однако вишь, как оно всё обернулось. Не ровен час, всех нас по одиночке перестреляют. Не доедем до Углича.

— Ну, перестреляют, так полетим в Божий улей, — усмехнулся старец. — По твоему размышлению. Чего ж бояться?

— А вот у него бы спросить, — снова пнул рядом лежащего Бернара нижегородский воевода. — Куцы он полетел?

— Убит стрелой — полетел пчелой, — сказал Ощера.

— Иван, а Иван, не забалагурься смотри, — погрозил ему Иона.

— Батюшко, а Ванюша-то наш где? — вдруг всполошился рясофорный Геннадий. — Юра — вот он спит, а Иван?..

— Ай! И впрямь!..

Русалка первым вскочил на ноги и бросился искать пропавшего княжича. Он же первым и нашёл его на корме, застал, как тот швырял за борт какой-то предмет. Черемисянка Очалше тоже была тут — лежала на боку возле своей кровавой лужи и не шевелилась, уткнувшись лицом в предплечье.

— Иване Василии! — воскликнул Русалка. — Что же это? Всех перевсполошил! А какую ненужнину в речку выбросил?

— Молчи, Михаиле Яковлевич, — тихо ответил Иванушка.

— А всё-таки?

— То я подарочек злодейский истребил.

— Не понимаю.

— Чего ты не понимаешь! Пищаль потешную! Кулевринку.

— Так ты её только теперь?..

— Только.

— Ах ты сердешный! — рассмеялся Русалка, схватил княжича, приподнял, прижал к себе и расцеловал в обе щеки, как тот ни упирался.

Глава пятнадцатая МАТУШКА

Рано утром в понедельник княгиня Марья проснулась от того, что кто-то сильно ударил её ногой в живот. А пред тем ей как раз снилось московское зимнее бедствие, унижение, изгнание; и какой-то мальчик всё норовил стукнуть её каблуком сапога, и вот — изловчился-таки… Она вскочила в ужасе, увидела свет за окнами, просторную светлицу в верхнем житье повалуши[22] княжеского углицкого дворца, кровать с резными спинками и лежащего в кровати, тут, рядышком с Марьей, милого супруга Васю. Бархатная чёрная темна с вышитыми рукой самой Марьи златыми орлами и совами съехала князю на лоб, обнажив страшные глазницы, полуприкрытые веками. За три месяца Марья успела привыкнуть и не бояться безглазого лица мужа. Мало того, порой ей начинало казаться, что такого Василия она любит даже больше, нежели прежнего — ясноглазого, прекрасноокого. А говорят, жена Васьки Косого так до сих пор и не может видеть своего мужа без темны — прямо и не подходи к ней! Вот глупая!