Читать интересную книгу Со спичкой вокруг солнца - Семен Нариньяни

Жители поселка шумят, волнуются, ругают секретаря Черепенина за слабую борьбу с идеализмом, а сам идеалист входит в это время во вкус новых своих обязанностей. Работа у отца Василия с появлением водителя стала маневренней, оперативней. Он успевал теперь совершать по две-три требы в день. В одном конце района — похоронить православного, в другом — обвенчать, в третьем — окрестить. И первым номером на всех свадьбах и похоронах — он, Шайдаков. Жора состоял при благочинном не только шофером, но и служкой. Не успеет тот выйти из машины, а Жора уже счищает с него щеткой дорожную пыль, подает рясу, раздувает уголек в кадиле. За усердие богоискателю перепадают от прихожан чаевые. Один сует в руку двугривенный, другой — полтинник, а с каких-то похорон Шайдаков не побрезговал, привез домой кусок недоеденного поминального пирога.

Слухи об этом пироге дошли до поселковых мальчишек, и они стали называть Шайдакова «кусочником», писать это обидное слово углем на лакированных боках его машины. Шайдаков оботрет машину тряпкой, — глянь, а это слово красуется уже на заборе, на дверях его дома.

— Кусочник! Кусочник!

Шайдаков злится, но от подачек не отказывается. Он работает у отца Василия всего год, а у него уже полон двор кур, гусей, есть даже коза с козленком. И жить бы кусочнику до сего дня в счастии и довольствии, если бы не одна слабость отца Василия: благочинный любил езду с ветерком. На спидометре девяносто, сто километров, а он просит прибавить скорость.

До поры до времени все обходилось благополучно, а тридцатого октября районная автоинспекция регистрирует ЧП. В этот день отец Василий был приглашен на две свадьбы. Последователь протопопа Аввакума везет благочинного с одной на другую. Мотор на полном газу, а благочинный недоволен:

— Быстрей! Еще быстрей!

На повороте «Волгу» заносит, перевертывает, и любители быстрой езды вместо свадьбы оказываются в больнице. Один — это отец Василий — отделывается несколькими синяками и через три дня выписывается домой. А у постели второго устанавливается круглосуточное дежурство медперсонала. Три недели Шайдаков лежит без сознания. Врачи сшивают его, латают, сращивают поломанные кости, а он ничего не слышит, ничего не чувствует. Но вот пострадавший открывает наконец глаза, оглядывает палату. К нему подходит жена. Он улыбается ей, а сам смотрит в сторону двери. Не пришел ли навестить его отец Василий? Он смотрит день, месяц, три месяца. Он ждет… А отец Василий давно и думать перестал про больного водителя. Благочинный нашел в соседнем районе нового кусочника, здорового, нелатаного, и ездит теперь с ним с одной требы на другую.

Георгий Шайдаков обманут, оскорблен в своих лучших чувствах! Как только его выписывают из больницы, он спешит не домой, а к благочинному:

— Восстановите меня на работе. По трудовому законодательству вы не имели права увольнять больного.

А благочинный улыбается, объясняет:

— Слуги божьи не должны придерживаться трудового законодательства. Церковь отделена от государства.

Шайдаков просит благочинного заплатить ему хотя бы за время болезни. А благочинный улыбается, объясняет:

— Церковь не оплачивает больничных листков. У церкви нет соцстраха.

Шайдакову нужно идти просить защиты в местный комитет, а он не может, ибо год назад демонстративно перестал платить взносы, вышел из членов профсоюза. Жена посылает Шайдакова к секретарю райкома Черепенину посоветоваться: как быть дальше? А Шайдакову стыдно идти.

И вот Шайдаков продает козу с козленком, покупает железнодорожный билет и приезжает в Москву. Он ни в чем не оправдывается, он только просит замолвить за него словечко перед автобазой:

— У меня жена, сын Николка. Пожалуйста. Мы просим вас.

Мы, конечно, поговорим с автобазой. Может быть, администрация смилостивится, пожалеет и снова зачислит блудного сына в число своих водителей. Может быть, и прокурор пойдет навстречу обманутому шоферу и поможет ему получить с церковного совета деньги за время болезни. А вот что сделать, чтобы помирить Георгия Шайдакова с поселком, в котором он родился, с товарищами по школе, комсомолу? Как вернуть доброе имя кусочнику?

1962

ГЛАЗУНЬЯ С КЛЯКСАМИ

Мы познакомились в прошлом году в маленьком зале театрального института. Я был среди зрителей, она — на сцене. Вера Ворожейкина играла роль горничной Сюзанны в каком-то старинном французском водевиле. И хотя спектакль был разыгран в порядке учебного занятия, мне стало жалко Веру. Жалко потому, что этой красивой девушке после трех лет занятий в институте пришлось выйти на сцену, чтобы произнести только одну фразу:

— Мадам, карета у подъезда.

Я сказал об этом кому-то из преподавателей. Мне ответили, что в следующем спектакле Ворожейкиной дадут более солидную роль, и на этом, собственно, и закончилось мое знакомство с Верой. В театральном институте я больше не был и не видел Сюзанну в новой, более солидной роли.

Но вот на днях редакционный лифт поднял на наш этаж какое-то облако из пудры и шелка.

— К вам можно?

— Пожалуйста.

Мне никогда прежде не приходилось видеть яичницы с тремя плавающими чернильными кляксами в центре. Я протер глаза. Но омлет — сюрприз сумасшедшего повара — не исчезал. Две черные кляксы внимательно смотрели на меня, а третья, малиновая, сказала;

— Не узнаете?

Я еще раз внимательно посмотрел на неправдоподобную комбинацию из кармина, туши и яичного порошка и только беспомощно развел руками;

— Простите, не помню.

— Меня никто не помнит, никто не знает! — сокрушенно произнесла девушка. — Я Сюзи из французского водевиля.

— Сюзи? Странно! — Я сравнил хорошенькую молодую студентку на сцене театрального института с теми тремя кляксами, которые плавали сейчас в серо-желтом тумане перед моими глазами, и горько улыбнулся.

«Ах, эти театральные парикмахеры, как они обманывают нас». И мне почему-то вспомнился «Тупейный художник» Лескова, великий маг и чародей, превращавший фурий при посредстве румян и белил в театральных ангелов.

— Что вы, что вы! — всплеснула руками Вера Ворожейкина. — Я выступаю на сцене без всякого грима.

— Значит, это вы потом…

— Ну конечно.

Мне снова, как и год назад, стало жаль Сюзанну.

— Ну зачем вы это делаете? Яичный порошок только уродует вас.

— Почему «яичный»? — обиделась Ворожейкина. — Цвет глазуньи давно вышел из моды. Вы разве не знаете? Сейчас весь мир красит волосы слабым раствором стрептоцида.

Я действительно не знал, каким колером красит сейчас мир свои волосы, и поэтому замолчал.

— А ведь я уже окончила институт, — неожиданно сказала Вера.

— Поздравляю.

— Нет-нет, не поздравляйте. Это так ужасно!

— Почему?

— Я хотела поступить во МХАТ, сыграть Анну Каренину. Это мечта моей жизни.

— Ну и как?

— Не берут, Ливанов, Яншин. Мелкие интриги. Боятся конкуренции.

— Какая же конкуренция? Ни Ливанов, ни Яншин никогда не выступали в женских ролях.

— Все равно. Они направляют меня в Саратовский театр.

— Кто? Ливанов?

— Нет, дирекция института. Вы только подумайте: в Саратов! «В деревню, в глушь», — как говорил Вронский.

— Во-первых, не Вронский, а во-вторых, Саратов — давно уже не глушь; в-третьих, если мне не изменяет память, Ливанов в свое время тоже начинал работать на провинциальной сцене.

— Нет, не уговаривайте! Из Москвы я все равно никуда не поеду. В прошлом году вы приняли во мне такое теплое участие! Вы должны помочь мне и сейчас устроиться на работу.

— Куда? Во МХАТ? — спросил я.

— Не обязательно, устройте хотя бы в свою редакцию.

— Кем? У нас в штате нет должности Анны Карениной.

— Мне не важно кем. Мне важно где. В Москве! Возьмите машинисткой.

— А вы разве умеете печатать?

— Господи, назначьте меня такой машинисткой, которая не должна уметь печатать.

— А нам такие не требуются.

— Возьмите кем-нибудь, хотя бы уборщицей. Работать в редакции — мечта моей жизни.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Это идея. Нам как раз нужна уборщица, только не в Москве, а в саратовском отделении. Условия нетрудны. Вы должны будете ежедневно мыть полы в двух комнатах и коридоре, аккуратно стирать пыль с трех подоконников…

— В саратовском отделении?

— В саратовском.

— А я так надеялась на вас! Думала: вот у меня есть знакомый заведующий, он поможет мне остаться в Москве…

— А я вовсе не заведующий.

— Странно! Теперь же все чем-нибудь заведуют.

— Как видите, не все.

— Но может быть, у вас есть знакомый заведующий?

— К сожалению, нет.

Вера Ворожейкина встала и попрощалась. Редакционный лифт снова принял в свое лоно облако из пудры и шелка, и всем нам сразу стало как-то проще и легче.