на спинку мягкого дивана, обитого коричневой кожей, и внимательно слушает. Эллис выплескивает все, что у него накопилось. Рассказывает про мать, про военные годы, про картину, про тонны лжи, про подозрения в отношении Марго де Лоран, безжалостно разоблачая всю правду о своем прошлом.
– Почему ты не делился со мной раньше? – тихо спрашивает Генри, когда собеседник умолкает. – К чему вся эта туфта про бельгийские корни, про предков, занимавшихся бриллиантами? Ты же знаешь, мне все равно, откуда ты. Твой рассказ многое объяснил. Почему ты никогда не плачешь. Почему часами можешь смотреть в одну точку. Почему отталкиваешь меня. Видишь тот снимок? – Эллис смотрит туда, куда указывает Генри: на самую любимую его фотографию – большой черно-белый портрет, оправленный в раму из вишневого дерева. Ламонт снял Баума, когда тот и не подозревал, что его фотографируют. Эллис в широком свитере крупной вязки смотрит в заснеженное окно их квартиры. Лицо решительное, взгляд отсутствующий, губы сжаты. – Я никогда не мог понять, что означает это выражение, – вздыхает Генри. – Теперь все стало ясно. Хотелось бы, чтобы я узнал твою историю раньше. Чтобы ты мне доверял.
Эллис смотрит на длинные тонкие пальцы Генри, испещренные прожилками вен.
– Я не доверял себе. Правда в том, что я отвергал свое прошлое. Но сейчас оно стало осязаемым и даже затмило реальность. Прости меня.
Генри внимательно смотрит на исказившееся лицо Эллиса, пытаясь понять, что тот чувствует.
– Как я могу помочь? Я точно знаю, что ты хочешь попросить меня о чем-то. О чем же?
Баум долго смотрит на Ламонта, полной грудью вдыхая исходящий от него запах мускуса, чуть смешанный с потом.
– Гриффин Фройнд, – наконец произносит Эллис.
Ламонт изменяется в лице. Сбитый с толку, он смотрит на Баума.
– А что с ним?
Повисает долгая пауза. Когда-то Эллис и Генри серьезно поссорились, и причиной тому был именно Гриффин Фройнд, бывший хранитель Музея современного искусства. Любитель покрасоваться, прославившийся своими экстравагантными и сомнительными приобретениями. Впрочем, Эллис также считал его любителем повыпендриваться, манипулятором и аморальным человеком. Восемь лет назад Генри пригласили на фотосъемку для музея, и он сильно увлекся Гриффином. Эллис прожил семь месяцев словно в аду, пока Генри неожиданно не протрезвел. Не последовало ни извинений, ни объяснений. Но Бауму хватило того, что Ламонт вернулся в квартиру в Трайбеке.
Генри его идея точно не понравится.
– Я хочу, чтобы ты снова встретился с Гриффином Фройндом.
Глаза Ламонта широко распахиваются.
– Встретился? К чему ты ведешь?
«Господи, с чего же начать…» Эллис откашливается и делает глоток газировки.
– Сейчас я думаю только о том, как мне вернуть картину. Всем хорошо известно, что Гриффин Фройнд ушел из Музея современного искусства со скандалом. Ходили слухи, что он зарабатывал миллионы, консультируя всяких сомнительных типов: наркоторговцев, мутных дельцов с Уолл-стрит, разного рода преступников… Помогал им с произведениями искусства. Я сломал голову, размышляя об украденной у Гайслера коллекции – речь о шедеврах Пикассо, Шагала и Матисса. Невероятно ценные полотна. Их совершенно точно не будут продавать законным путем. – Эллис вытирает вспотевший лоб тыльной стороной ладони и оглядывается в поисках носового платка, но тот остался в кармане пальто, которое висит в прихожей. – Попомни мои слова: если эти картины решат продать, Фройнд попробует перехватить их в числе первых, чтобы толкнуть своей сомнительной клиентуре. Кроме того, он тесно сотрудничает с Марго де Лоран.
Лицо Генри превращается в маску. Он рассержен – и весьма справедливо.
– Другими словами, ты затеваешь все это только для того, чтобы…
– Да. – Эллис с трудом сглатывает – такое ощущение, словно вниз по горлу перемещается камень. – Ты должен быть рядом с Фройндом, чтобы сразу узнать, если моя картина вдруг попадет в руки этого негодяя или о ней что-нибудь станет известно.
Генри пристально смотрит на Эллиса.
– Значит, ты готов продать меня, словно сутенер, только ради того, чтобы найти этот холст?
Баум смотрит на стакан с мартини в руке у Ламонта. Сердце гулко стучит в груди, голос едва слышен:
– Да, именно так.
«Я меньше всего хочу, чтобы Гриффин Фройнд снова появился на горизонте».
Эллис умоляюще смотрит в карие глаза Генри, но натыкается на леденящий холод.
– Я знаю, это… – Гадко? Омерзительно? Отвратительно? Баум тщетно подбирает какой-нибудь более мягкий синоним. – Не оптимальный вариант. Тебе какое-то время придется притворяться. Ради меня.
– Притворяться? Не оптимальный вариант? Какого черта, Эллис? – Генри резко ставит стакан на журнальный столик, мартини выплескивается, но никто из них не спешит за тряпкой. – Мы жестко поссорились из-за этого человека. – Ламонт повышает голос и сжимает зубы, словно только что остановил лошадь на полном скаку. – Только подумай, о чем ты меня просишь. Ты сам этого не вынесешь.
Эллис закусывает губу. «Полтора года, если повезет. Вот и все. Не больше».
– Да, ради этой картины я вынесу что угодно.
Генри залпом выпивает остатки мартини, и в этом движении ясно читаются все чувства: гнев, боль, отчаяние, растерянность, ощущение, что его предали.
– Я понимаю, что требую слишком многого, – мягко говорит Эллис.
– Слишком многого? Господи, да я тебя просто не узнаю.
– Я сам себя не узнаю.
Снова повисает зловещая тишина, на этот раз она затягивается надолго. Баум чувствует, как сотни маленьких кинжалов пронзают его грудь, и даже радуется: он это заслужил.
– Ты даже не представляешь, насколько мне сложно, но мне нужна твоя помощь. Я должен знать, что просчитал все варианты. Прошу тебя, Генри. Я точно знаю, о чем говорю. У меня осталось не так много времени.
Ламонт встает, меряет шагами комнату, затем останавливается перед Эллисом и долго – кажется, целую вечность – на него смотрит.
– Ты совершаешь огромную ошибку. Но так и быть. Я сделаю, как ты просишь.
Глава одиннадцатая
Корран, Франция
«Тебя ищут, – говорит Марго необыкновенной картине, которую вчера принесла в спальню. – И вот ты здесь, со мной ты в безопасности». Она прикрепила холст кнопками рядом с кроватью, к выкрашенной желтой краской стене – словно постер какого-нибудь бой-бенда. Если бы дед знал, что она так обошлась с полотном…
«Размещение картин в галерее – особое искусство, – наставлял ее Шарль во время их долгих прогулок. – Рама, освещение, инсталляция в целом имеют решающее значение. Но будь осторожна: если клиент заметит сначала раму, а только потом картину – ты проиграла. Сделка упущена. Рама не должна затмевать произведение искусства, а, наоборот, выгодно его подчеркивать. Освещение задает тон, но следи, чтобы оно не бросало блики на полотно. Размещение тоже имеет ключевое значение, запомни