Читать интересную книгу Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

– Тише! У нас взрослый разговор.

Потом Джозеф все-таки дал мне высказаться, и у нас вышла жутковато-нескладная беседа о его симптомах, точь-в-точь эстрадный скетч.

– Чувствуете ли вы, что ваши мысли ускоряются?

– Пожалуй, да, по сравнению с простыми смертными. Но я не виноват, что гений.

– Хорошо. Что заставляет вас думать, что вы гений, раз вы так говорите? Не могли бы вы привести примеры?

Я пытался прояснить специфику его мании величия. Пока что насчет диагноза у меня не было никаких сомнений. Однако было полезно задокументировать все симптомы, чтобы уточнить степень тяжести. Тогда можно будет скорректировать Джозефу дозировку лекарств, а потом, недели через две, снова обследовать его, и данные этого обследования можно будет сравнить с моим теперешним.

Джозеф хохотнул и отпил чаю. Вытащил из носка смятую бумажку и вручил мне. Там было несколько рисунков – всевозможные цилиндры внутри вроде бы паутины с направленными куда попало стрелками и бессмысленным уравнением «x = x+1 = y = z+2». Наверху детским почерком были накарябаны слова «Праект атомной эликтрастанции».

Джозеф выхватил бумажку у меня из рук и подозрительно оглядел меня.

– Когда закончу оформлять патенты, тогда и рассмотришь как следует. – Он отхлебнул еще чаю. – Джон Наш, великий математик, получил нобелевскую премию мира, а у него, представь себе, шизофрения была.

– Нэш.

– Нэс?

– Нет, Нэш. Его звали Джон Нэш. И, по-моему, нобелевская премия была по экономике.

Джозеф ухмыльнулся.

– Конечно, малыш, если верить всему, что пишут в газетах.

– То есть вы на это и надеетесь? Получить нобелевскую премию?

– Не-а, у меня уже есть.

Да, с манией величия у него все было в полном порядке.

– Правда? А за что?

– За восхитительность. Ты знаешь, что я могу качнуть пресс 10 000 раз?

Джозеф улегся на пол и проделал это упражнение раз примерно пять. Встал, вытер пот со лба жилеткой и сказал:

– Потом доделаю.

Легко отвлекается, захлебывается словами, налицо формальное расстройство мышления (перескакивает с предмета на предмет) – другие типичные симптомы при его диагнозе. Мы прошлись по списку типичных признаков мании, и Джозеф утверждал, что все они у него есть, но при этом он ничем не болен. Консультант у меня за спиной вовсю строчил в блокноте. Я не понимал, произвожу ли на своего экзаменатора должное впечатление. Разговор шел на редкость путано и бессвязно, однако мне все-таки удавалось выявлять многочисленные симптомы.

За следующие 10 минут мне наконец удалось пробежаться по списку вопросов, хотя Джозеф то и дело прерывался, чтобы попрыгать, растопыривая руки и ноги, а ответы на некоторые мои вопросы пропевал. Когда я уже собирался прощаться, он сообщил мне, что я не спросил про его главный симптом.

– Наиглавнейший недуг! – Так он назвал его.

– Прошу вас, Джозеф, скажите мне.

– Геморрой, мой юный доктор. Геморрой.

Я обернулся посмотреть на консультанта. Лицо у того было каменное. Я вежливо заметил, что буду счастлив поставить в известность лечащего врача отделения, но это не имеет отношения к мании, на которую в основном было нацелено мое обследование.

– Да неужели? Тогда как вы объясните вот это? – Он расстегнул ремень и схватился за пояс брюк. Я оцепенел. Консультант вскочил и рявкнул:

– Мы закончили!

– Но я не спросил его о мыслях о самоповреждении, – возразил я, однако консультант уже сгреб свои записи и заторопился к выходу.

– Ничего-ничего. Все оценки я вам поставлю. Пойдемте скорее.

Джозеф снова подмигнул мне:

– Не беспокойся, док. Я шутил, я не настолько чокнутый. – Он ухмыльнулся и застегнул ремень. – Просто хотел припугнуть этого душнилу-старикашку.

– Ну что ж, у вас получилось, – подмигнул я в ответ.

Раскаты маниакального хохота Джозефа эхом отдавались по коридору мне вслед.

Просто очередной рабочий день. Больше я с Джозефом не встречался, поскольку в основном работал в другом отделении. От всей души надеюсь, что он вылечился от мании (и от геморроя), но чувство юмора сохранил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Аккредитацию я прошел. Консультант поставил галочки в графе «хорошо» во всех категориях и ничего не написал в поле «рекомендованные зоны развития». Это натолкнуло меня на мысль, что либо он счел мои навыки обследования безупречными, либо, вероятно, счел всю задачу в целом очередной обременительной административной нагрузкой и хотел забыть этот день – и геморрой Джозефа – как страшный сон.

За время специализации по судебной психиатрии я провел много других видов обследований, но это все-таки было самым диким. Кроме того, мне пришлось разослать анкеты множеству коллег и пациентов, чтобы получить обратную связь по поводу моих навыков и профессионализма. С моей точки зрения, эти бюрократические задачи – просто необходимое зло, о котором можно быстро забыть, как о пробках по дороге на работу или о долгих проверках на входе в тюрьмы и специализированные клиники. Неотделимая часть нашей роли. А самой поучительной частью обучения, причем с большим отрывом, было наблюдать за тем, как делают свое дело консультанты. Они бывали какие угодно. Большинство стремились помочь, поддержать и научить. Особенно многому я научился у двоих из них – так вышло, что у самого лучшего и у самого худшего. Лучший, доктор Линфорд, был моим начальником примерно в середине трехлетнего срока, который я проработал в должности врача без квалификационной категории. Он был очень целеустремленный и энергичный, несмотря на сдержанность манер. У него были повадки и медленная размеренная речь мудрого мастера кунфу. Своих больных он знал досконально, и планы лечения были методично разложены по полочкам у него в голове. К тому же он прекрасно руководил группой и всегда знал, кому, что и когда полагается делать. А самое восхитительное – у него всегда находилось время на больных при всей его занятости: ему часто приходилось засиживаться на работе подолгу после окончания приема. Если кто-то и относился к нему враждебно, а таких было меньшинство, обычно все объяснялось тем, что доктор отказался отпускать их домой на несколько дней (например, после положительного теста на наркотики). Он терпеливо сносил оскорбительные тирады, которые иногда на него обрушивались, хотя легко мог бы избегать общения с такими больными и откладывать конфликты до следующего обхода, когда вокруг будет много сотрудников. Я очень ценил, что доктор Линфорд относится ко мне по справедливости, и он не давал мне спуску, критиковал каждую мою ошибку – придирчиво, но конструктивно. От природы он был человек учтивый и приветливый, но не слишком склонный к панибратству. Поэтому я жаждал его похвалы. Его обсессивно-компульсивные методы вынуждали меня постоянно думать, что я делаю, и впоследствии это вошло в привычку. Однажды после обхода доктор Линфорд отозвал меня в сторонку и сказал, что заметил, что я несколько раз ошибся (забыл прописать лекарство, о котором говорилось в прошлый раз, и еще случайно перепутал данные двух больных с одинаковыми проявлениями). Он был вежлив, но тверд, и я в очередной раз остро осознал, как строго он относится к делу, что уберегло меня от дальнейших ошибок.

Сразу после доктора Линфорда я на полгода перешел под начало доктора Пек, которая оказалась худшим из моих консультантов. Рассеянная, неорганизованная, она выглядела как призрак, несмотря на такое количество макияжа, что она уже посягала на территорию клоунов. Патологически опаздывала практически на все собрания и нередко безо всяких объяснений и извинений заставляла подолгу ждать целые залы, набитые профессионалами (в том числе нередко и приглашенными, которые проделали долгий путь ради того, чтобы обсудить с ней того или иного больного). На врачебных конференциях царил сущий бардак, и временами я не мог понять, о каком больном мы сейчас говорим. Хуже того, они были мучительно долгими и скучными, и я не раз и не два засыпал в уголке (что, честно говоря, просто никуда не годится). Доктор Пек обожала звучание собственного голоса и по сто раз повторяла одни и те же гипотезы о психодинамике больного – не просто неинтересные, но и не имеющие отношения к делу. Мне запомнился такой наш разговор: