Читать интересную книгу Убийство в спальном вагоне - Себастьян Жапризо

И вот появляется этот Малыш, едва начавший бриться, баловень, считающий себя седьмым чудом света, а всех остальных тетерями, не умеющий сделать двух шагов, не наступив вам на ноги и не разодрав чулок, мой малютка, моя радость, моя любовь, мой Даниель…

Затем она увидела себя в автобусе, который шел в сторону Бастилии, и у нее спрашивали билет. К счастью, оказался один, как раз до Бастилии. Да, ей все обрыдло, она пройдется пешком, неважно куда, со вкусом поцелуя на губах и с карамелькой во рту и поплачет вволю. Никто не увидит ее слез. Он разорвал три пары ее чулок. Я хочу умереть, клянусь всеми святыми, я хочу умереть, если не увижу его снова.

На площади Бастилии, выходя из автобуса, размахивая пустыми руками, потому что, убежав с работы в четыре часа, забыла там сумочку, она впервые подумала: «А ведь я уже была тут, он находился рядом, все было ужасно и чудесно, если бы мама узнала, она упала бы в обморок, но мне все равно, все равно, тем хуже, я плачу».

Пересекая площадь, она плакала, как дура, «тетеря», «плевать я хотела, пусть не смотрят на меня», а площадь была огромная, черная и блестящая, окруженная далекими огнями. Дала ли я ему хоть денег, чтобы он поел в поезде?

Они проходили тут с ним вместе. Повсюду, куда бы я ни пошла теперь в этом мокром городе, я буду находить наши следы. Когда же это было? В субботу. Такси.

— Я не вернусь сейчас домой, — сказала она себе. — Дойду пешком до Пале-Рояль, найду там плохо освещенное кафе, где мне дадут яичницу из двух яиц, почитаю газету, пока буду есть, и потом пешком же дойду до улицы Бак. Поднимусь к себе и приберу в комнате, словно ничего не было. Или зайду в другой бар и наделаю глупостей. Поболтаю с официантами, буду танцевать, буду пить крепкие напитки, от которых кружится голова и которые приносят забвение, но разве есть развлечения, которые помогут забыть Малыша?

Три дня назад она рассталась с матерью и маленьким братом на перроне авиньонского вокзала. И села в поезд, оскалив хищно зубки, отчего мать спросила: «Тебе не жаль нас покидать?» Она ответила: «Скоро увидимся, на Рождество!»

Это означало через три месяца. Пустяки. А что такое три дня?

Он стоял прямой, как жердь, между туалетом и тамбуром, готовый перейти в другой вагон, едва покажутся контролеры, белокурый, с плащом в руке, в мятом костюме из твида, с глазами побитой собаки, ну невероятно глупый!

Поезд отправился. Он помог ей внести чемодан, споткнулся и тут разорвал ей первую пару чулок.

Она зло сказала: «Оставьте, я сама». Почувствовала боль, в лодыжке. На чулке спустилась петля, она не смогла ее поймать. Не стоит даже вынимать лак, чтобы остановить петлю.

А тот даже не извинился, он не умел этого делать. Стоял, как дурак, говорил, тяжело дыша, смотрел печальными глазами, как она поднимает платье, чтобы осмотреть чулок, и в довершение всего добавил: «Пропал чулок, у меня подковки на каблуках, мама заставила поставить, я рву чулки всем на свете».

С приподнятым сбоку платьем (поезд пошел), пытаясь мокрым пальцем удержать петлю на чулке, она подняла глаза и только тогда увидела его по-настоящему. Красивое лицо, пятнадцать или шестнадцать лет, вид побитой собаки. Сказала: «Ничего, обойдется». И сама донесла чемодан до купе.

В середине прохода перед открытым окном стояли женщина, Жоржетта Тома, и мужчина с длинным носом, Кабур. Чтобы пропустить её, женщина слегка повела бедрами и окинула взглядом, который она никогда не забудет, сама не зная почему (может быть, потому, что та убита). Эти глаза, казалось, ее узнали и говорили: вот и она.

В купе было душно и жарко. На нижней полке справа лежала женщина, слева — мужчина.

Бэмби легла на свое место, думая о маме, о трех платьях в чемодане, которые она предпочла бы повесить на плечики, о своем разорванном чулке. Она сняла под одеялом чулки, затем с трудом — платье, говоря себе, что все-таки не может спать одетая, как другие.

Белокурая женщина, госпожа Даррэс, о которой Даниель потом скажет, что она актриса, была в розовой пижаме и розовом халате. Она читала журнал, время от времени поглядывая на Бэмби. И сказала:

— Над вашей головой есть лампочка.

Бэмби зажгла свет, сказала: «Спасибо, хорошо теперь на железных дорогах». На самом же деле она впервые ехала в спальном вагоне. Положила платье около стенки, сумочку к ногам, чулки под подушку и стала читать книжку, посасывая конфетку. Немного позже пришли контролеры, шумно открыв дверь.

— Гоп, поехали! — сказал официант. — Яичница из двух яиц и пиво!

В кафе на Пале-Рояль Бэмби сидела за столиком одна.

Она вторично прочитала сообщение в «Франс-суар», но ничего нового не узнала. Там пережевывали утреннюю информацию. Говорилось, что Уголовная полиция очень сдержанна, но арест не заставит себя ждать. Она тщетно искала фамилию инспектора Грацциано, о котором Малыш сказал:

— Ему я доверяю.

Должно быть, у нее были красные глаза, потому что, принеся ей еду, официант пристально посмотрел на нее и, уходя, дважды обернулся. Она хотела было взять из сумочки пудреницу, но вспомнила, что оставила ее на работе, на улице Реомюр. Бумажник находился в кармане пальто вместе с мокрым платочком на «понедельник» и конфетами, которые Малыш не захотел взять.

Платочек «понедельник» — это выдумка мамы. Та вышила на платочках все дни недели. В поезде, когда она увидела Малыша, у нее был платочек «пятница», в мелкую зеленую клетку.

Чтобы ее не увидели раздетой, она натянула на себя одеяло, а затем уже вынула из синего пальто билет и отдала его контролеру, стоявшему ближе к ней. Другой проверял билет у дамы с обесцвеченными волосами, актрисы. Затем им пришлось разбудить мужчину, спавшего под полкой Бэмби, он, позевывая, что-то ворчал себе под нос.

Воспользовавшись тем, что на нее не смотрят, она набросила на себя пальто и спустилась вниз. Надела туфли и вышла в коридор. Жоржетта Тома и Кабур продолжали болтать перед открытым окном. Молодая женщина курила, ветер гнал дым от ее сигареты по проходу. За окном под темным небом скользили деревья.

Туалет был занят. Она перешла через тамбур в другой вагон, но и там в туалете кто-то был, и она вернулась назад. В тамбуре ей пришлось держаться за ручку дверцы. Она испачкала себе руки.

Стала ждать, наблюдая, как контролеры заглядывали в другие купе, извиняясь перед пассажирами. В конце концов она начала нетерпеливо дергать ручку двери туалета, как это бывает обычно в школе, когда ты торопишься, а подружка не спешит.

Внезапно дверь открылась. Увидев его испуганные глаза и загнанный вид, она тотчас все поняла. Это было как в школе до выпускных экзаменов, она как бы вернулась на три-четыре года назад: лагерь учителей и лагерь учеников, тайны, фискальство, страх перед надзирателями.

— Что вам угодно?

Он нахохлился, как молодой петух, увидев, что это не контролеры (надзиратели). Она сказала:

— Я хочу пипи, знаешь ли!

Сначала этот белобрысый парень разодрал ей чулок, а теперь, почти готовый расплакаться, шептал:

— Не стойте тут. Уходите. У меня нет билета.

— У вас нет билета?

— Да.

— И вы заперлись здесь? Чего вы этим добьетесь?

— Говорите тише.

— Я говорю негромко.

— Нет, громко.

Тут они услышали шаги контролеров, голоса надзирателей, которые вошли в последнее купе вагона в десяти шагах от них: «простите, дамы-господа».

Малыш взял ее за руку, это был его первый решительный жест, и резко потянул к себе, так, что она едва на закричала. Просто втащил ее в туалет. И запер дверь.

— Послушайте, оставьте меня в покое!

Он закрыл ей рот рукой, как герой в исполнении Роберта Тейлора на немецком корабле в фильме, который она видела в Авиньоне два месяца назад. Но у Роберта Тейлора были усы, он был брюнет и настоящий мужчина, а Малыш смотрел на нее умоляющими глазами беззащитного ребенка.

— Тихо, прошу вас, помолчите!

Так они стояли рядом перед закрытой дверью. Она видела себя в зеркале над умывальником и думала: «Такое может случиться только со мной. Если бы мама увидела, она бы упала в обморок!»

Еле слышно, голоском послушного ученика училища отцов Иезуитов он сказал, что собирался было спрятаться на подножке поезда, но в соседнем вагоне стоял какой-то тип, к тому же он боялся, что не сумеет открыть дверцу, и потом не знал, как поступить с чемоданом.

Этот пухлый чемодан из свиной кожи тоже был в туалете. Баловень семьи, сын богатых родителей, очень похоже. О том, что его отец адвокат, муниципальный советник в Ницце, он рассказал ей на другой день, и о том, что учился в пансионе «иезов»[6], что уже второй раз сбежал от них из-за математики, которая ему осточертела. Все бросил, чтобы жить своей жизнью.

В дверь постучались. Кто-то спросил, есть ли кто-нибудь. Она оттолкнула парня, приложив палец к губам, как в школе. Он понял и встал на крышку унитаза, с глупым видом, излишне шумя при этом, явно излишне. Перед тем как открыть, она распахнула пальто, чтобы все выглядело правдоподобно.