Первый раз он поплыл корабельным юнгой в двенадцать лет. Посетил множество мест с такими фантастическими названиями, что одно это может заставить немедленно вскочить с насиженного места и мчаться туда. Шанхай, Рангун, Горонтало, Кейптаун!.. Твой отец провел в море семь с лишним лет, бывал во многих иностранных портах.
Попроси его как-нибудь рассказать тебе об этом. Он знает множество удивительных вещей, может с точностью изобразить тебе звон колоколов старинного храма, топот слонов, говор священников, созывающих людей к молитве, и многое, многое другое.
Твой отец может порассказать такие вещи, о которых ты вряд ли когда-нибудь слышал или услышишь. Я стал однажды свидетелем — тебя, конечно, еще и на свете не было — как школьники бежали за ним следом, глядя на него с нескрываемым изумлением. А все потому, что один из этих школьников дома услышал случайно разговор Зака со своим отцом.
Посмотри на индейцев, как они живут. Ты можешь, конечно, сказать, что они достигли не многого. Но о чем они думают? Каковы их познания? Что хранит их память? Что они считают для себя важным?
В представлении индейцев существует какая-то иная гармония жизни, нежели мыслим себе мы. Не знаю, в чем она заключается, но многие народы, очевидно под влиянием обстоятельств и времени, уже потеряли ее, другие — постепенно теряют. Подражая жизни белых, утрачивая эту гармонию, индейцы лишаются несравненно большего, чем приобретают...
Во двор въехал отец: на какое-то мгновение он показался мне вдруг по-прежнему сильным и здоровым, но спешился, однако, очень медленно и осторожно.
— Я распрягу лошадей, Зак, — крикнул Питер. — Заходи в дом, справа от двери, как войдешь, на столе отыщешь свечку.
В доме было три комнаты: две небольшие спальни и просторная квадратная столовая, служащая одновременно кухней, единственным украшением которой был огромный камин. Вся обстановка — стол со скамьями по бокам камина да два стула. Один стул был очень странным, — громадный, превосходящий по размеру почти в два раза все стулья, какие мне когда-либо приходилось видеть.
Отец остановился, зажег свечу и, держа ее в руке, опустился на этот стул. Неверное, дрожащее пламя осветило пол, сделанный из каменных плит разной величины, но подогнанных друг к другу с удивительной точностью и, как я понял, без применения скрепляющей извести.
— Здесь, на Айджью Каленте, практически нет ничего, — войдя в дом, объяснял Питер. — Только горячие источники, к которым индейцы ходили несколько тысячелетий подряд. Есть недостроенный постоялый двор. Теперь там размещается маленький склад и почтовая контора. Почта приходит иногда ежемесячно, но чаще — в два месяца раз.
В деревне живут несколько белых и индейцы, в основном кахьюллы. Они называют себя ка-ви-йя. Некоторые зовут их еще Айджью Каленте — по названию деревни. Многие из них возвратились назад, в горы Санта-Росас.
Они знают тебя, Зак, и настроены очень дружелюбно. Уверен, никто из них не причинит вам вреда. Пока вы будете жить в этом доме, весьма вероятно, никто не станет и докучать вам.
— Какова история этого дома? Он очень искусно построен, но почему в нем никто не живет? — поинтересовался отец.
— Лучше этого дома, Зак, ты не найдешь нигде в округе, даже в самом Лос-Анджелесе. Конюшня поставлена так же добротно, как и сам дом. Рядом источник с холодной водой, которая стекает в каменный бассейн, сделанный теми же искусными руками. Ты прав, вот уже много лет здесь никто не живет. Считается, что в этом доме поселились злые духи. Но твои друзья-индейцы, Зак, полагают, ты достаточно сильный и вполне сможешь тут обитать вместе с сынишкой.
Буркин вышел за дверь и перенес наши упакованные одеяла.
— Питер, — растрогался отец, — уж и не знаю, как тебя благодарить.
— Благодарить меня? Ты уже сделал это, Зак, много лет назад, когда спас меня от гризли. — Буркин повернулся ко мне. — Знаешь, малыш, меня разорвали однажды страшные когти этого свирепого зверя, и я уже готовился к смерти, когда вдруг появился твой отец. Он убил этого хищника, меня принес на себе в лагерь, ухаживал за мной, пока я не начал вставать. А пролежал я больше месяца... Твой отец, малыш, бросил все свои дела и заботился обо мне, как о малом ребенке — ведь я на первых порах был совсем беспомощным...
Питер стал собираться обратно, и я вышел проводить его. Небо начинало светлеть. Без лишних слов он вскочил на лошадь, кивнул мне, и через несколько мгновений на белом фоне песчаных дюн промелькнула на лошади вдаль темная фигура Буркина.
Я вернулся в дом, увидев, что отец лег и, судя по его ровному дыханию, уже спал. Хотя я и прободрствовал остаток ночи, усталости не чувствовалось вовсе.
Что же произошло с этим загадочным домом, думал я. Почему никто не захотел в нем жить?.. Снова и снова мой взгляд невольно обращался к огромному стулу. Может быть, причина заключалась в этом стуле? Может быть, его устрашающе громадный вид заставлял людей бежать отсюда прочь?..
Все в доме было сделано с большой выдумкой и изобретательностью. При свете занимающегося утра я увидел шкаф и полки — в темноте их не заметил. Выточенные из дерева и так же идеально подогнанные, как каменные плиты на полу, они отличались добротностью и наводили на мысль о мастерстве того, кто их делал. Часть дома была старой. Крыша над нею перекрыта заново, пристроены новые стены, пробито окно.
Позади дома, во дворе, кроме стойла, был еще и загон, в котором стояли две лошади, оставленные нам добрым Буркином.
Револьвер отца с кобурой висел под рукой на спинке стула, рядом с винтовкой и ружьем. Дверь в спальню завешена одеялом. На цыпочках я вышел из комнаты, опустив его и боясь побеспокоить отца, измученного событиями последних дней.
Теперь это был мой дом. Надолго ли, кто знает. Но мне не надо пока было ехать к злому старику в Лос-Анджелес, которого я по-прежнему страшно боялся.
На столе я заметил оставленный Питером ломоть хлеба и нож. Подойдя, я отрезал тоненький кусочек. Так с хлебом в руках я подошел к входной двери и выглянул во двор.
По периметру его высилась изгородь из окотилло, — это я заметил еще ночью. Крупные колючки кактуса выглядели устрашающе. Предрассветный туман еще не рассеялся, и в его дымке зеленая густая стенка забора с несколькими ярко-малиновыми цветками казалась неприступной. Я постоял на крыльце, жуя хлеб и рассматривая белый утрамбованный песок, которым был посыпан двор, потом подошел к живой изгороди. И тут вдруг оттуда, из-за зеленой стены, которую, как мне казалось, образовывали намертво сросшиеся между собой кактусы, послышался скрип шагов по песку и какой-то подозрительный шорох. Я вздрогнул, приготовился бежать в дом, но перед тем быстро оглянулся.