и могли плыть даже против течения. Главное – не попасться на крючок. Как Виктор Иванович понял позднее, в его детских размышлениях, возможно, уже был ответ и на вопрос стариков: как теперь выживать народу вайнахов? Не бояться, плыть против течения и на крючок не попадаться…
В 1954-м Хамзат пошел в школу. Его мать была русской, отец – чеченцем. Свидетельства о рождении ребенка не сохранилось; отец с матерью решили – лучше, если у мальчика будут русские имя и фамилия, отчество заодно тоже. Были и другие причины для такого решения, но он тогда об этом не знал. Мать – Исаева; так Хамзат впервые стал Виктором Ивановичем Исаевым. Но он сам, как и все окружающие, продолжал считать себя Хамзатом, сыном Хасана Ахмадова. Привели двоих свидетелей, те подтвердили: «Да, мы знаем эту семью, мальчика зовут Витя, родился тогда-то, именно в этой семье, родители такие-то». А что Хасанович стал Ивановичем – никого не интересовало. Пожалуй, такое даже приветствовали.
После депортации чеченцев и ингушей московские власти приложили немало усилий, чтобы не оставалось следов пребывания вайнахов на их исконных территориях. Населенным пунктам давали новые русские и осетинские имена: Назрань стала называться Коста-Хетагурово, село Ангушт переименовали в Тарское, Базоркино – в Чермен. Осквернялись и разграблялись мечети и кладбища, надгробные камни использовались для строительных и дорожных работ, при издании новых книг удалялись упоминания о вайнахах, ликвидировались «неполиткорректные» экспонаты музеев, расхищались золотые и серебряные украшения, оружие, одежда, именные вещи, ковры, драгоценности, картины, утварь, мебель… Уничтожались книги и рукописи – в огне погибли редчайшие фолианты древности, прозаические и поэтические сборники писателей Чечено-Ингушетии, фольклорные книги, учебники…
Несмотря на то что в документах он значился Виктором Исаевым, в школе Хамзата продолжали называть его чеченским именем – все знали, что он чеченец. Кем еще он мог быть – смуглый, темноволосый? Некоторые учителя называли вайнахских детей бандитами. немецких – фашистами. Могли сказать: «А ну-ка, ты, фашистенок» или «Эй, бандитенок». Вайнахские дети привыкли к подобному обращению и даже, пожалуй, немного гордились этим. Если ты бандитенок — значит, все-таки нормальный. Когда какого-то малыша ингуша или чеченца не называли бандитом, это означало лишь то, что он «стучит» учителям на одноклассников.
– Наше детство, казахстанское, депортированное, – вспоминал Виктор Иванович, – хотя и было горьким, но все равно это детство – в чем-то даже красивое, со своими особыми приметами, по которым мы отличаем себя от других. Наша учительница Раиса Владимировна ходила между рядами парт и говорила, что сегодня день рождения Иосифа Виссарионовича, «самого доброго отца всех детей на белом свете». Но я-то знал, что это неправда: дяди Гаца, Году, Шуайп, Мада каждый вечер рассказывали, что Сталин – нехороший человек. А дядя Алман говорил: «Мы, дураки, на фронте орали: “За Сталина! ” – а он как с нами?!.» Вот я и сказал учительнице: «Сталин мне не отец, он плохой». Раиса Владимировна назвала меня бандитенком. Я встал, подошел к стене, на которой висел портрет в застекленной раме, залез на парту, снял портрет и бросил его на пол, стекло – вдребезги, а Сталин не обиделся – как и раньше, усмехался в усы с пола, да и только. Учительница побледнела, потом стала совсем серой, затем густо покраснела, пыталась произнести что-то, но не сумела и со сдавленным криком выбежала из класса. А я выпрыгнул в окно и подался в другое село, оттуда – на кошару, к дальнему родственнику дяде Алману пасшему колхозных овец.
Комендант вскоре отыскал меня, колотил по голове, спрашивая: «Кто велел тебе разбить портрет?!» А потом почему-то сжалился и вернул домой, где в школе меня догнала кличка «разбивший портрет»[16].
Когда скончался «отец народов», с вайнахов сняли запрет на поездки по стране, но возвращаться на родину им все равно не разрешалось. А в феврале 1956 года вдруг из всех репродукторов стали вещать о разоблачении культа личности Сталина. С высоких трибун заявили, что ингушей, чеченцев, кабардинцев, балкарцев, карачаевцев репрессировали в 1944-м незаконно. Сообщили об этом и на собрании жителей в селе, где рос Хамзат. Местные чеченцы и ингуши разволновались, стали переглядываться. Один из них сказал стоящему рядом русскому: «Ты, наверное, забыл… А я ведь тебе и раньше говорил: мы ни в чем не виноваты!»
– В общем, объявили публично: вайнахи – не бандиты… Получается, что мы самые обыкновенные люди – такие, как все, – вспоминал Виктор Иванович. – Трудно передать наши переживания того времени. Это был день, когда меня словно окунули в какое-то огромное море радости, в океан чего-то особенно светлого и безбрежного. Будто с сердца разом сняли всю накопившуюся копоть и коросту. Мы все ходили и хвастались перед другими мальчишками этой необыкновенной бумагой. Потом приезжали люди из обкома, читали письмо, разъясняли, что да как. Хрущева тогда все просто обожали – в каждом вайнахском доме висел его портрет. Сколько лет после этого прошло, а мои дядья, как бывали в Москве, обязательно навещали могилу Хрущева.
В январе 1957 года Чечено-Ингушская Республика была восстановлена даже в большем, чем при упразднении, размере. Но при этом в Северной Осетии остался Пригородный район, а вместе с ним и поселок Ангушт, расположенный на берегу реки Камбилеевки, правого притока Терека.
Семья Хамзата одной из первых отправилась домой – в родной Ангушт, переименованный в 1944-м в Тарское. Хамзату было десять. Вначале отец с матерью привезли его в большое село, которое называлось станцией, там они сели на «огненную почту», которую русские называли поездом, – ничего такого он раньше не видел. Ехали долго-долго. Пассажиры в вагоне ели больших рыб, перевязанных веревочками, – Хамзат решил, что их связали перед тем, как готовить, чтобы они не убежали обратно в воду. Ему тоже давали кусочки. Говорили, что рыба печеная, а какая именно – не запомнил. Что ж, и вправду нет разницы, карп ты, лещ или даже осетр, если позволил, чтобы тебя сделали печеной рыбой.
Мальчик ехал домой, на Кавказ, и вспоминал холодный, сырой сельский клуб из самана: как много там было людей – лежали на соломенных подстилках, плавились в тифозном поту, как по больным косяками бродили вши, как несчастные тихо засыпали, видя в смерти долгожданное избавление от страданий. Несколько человек, еще кое-как державшиеся на ногах, выносили погибших на улицу и засыпали снегом. Подошли отнести и Хамзата. Кто-то взял его на руки, но в этот момент мальчик открыл глаза, и его положили обратно…
Последепортационный Ангушт неприветливо встретил возвращавшихся вайнахов. Их земли и