— Мы не станем сжигать ваш дом! — выкрикнул Моргунчик Уаттс.
— Заткнись и дай человеку сказать! — раздалось сразу несколько голосов.
Хэинеман кивнул:
— Именно. Мы не станем сжигать вашу усадьбу.
— Но послушайте, — сказал лорд, — я вполне готов. Все можно легко вынести из дому.
— Извините, ваша светлость, вы слишком упрощенно подходите к этому делу, — сказал Келли. — Вам легко, а нам совсем нелегко.
— Понимаю, — сказал старик, ничего не понимая.
— Похоже, — сказал Туи, — за последние несколько часов мы все столкнулись с затруднениями — у кого-то с домом, у кого-то с транспортом и платой за перевозку, вы понимаете, куда я клоню. Кто объяснит первым? Келли? Нет? Кейси? Риордан?
Все молчали.
Наконец, с тяжким вздохом, вперед вышел Флэннери.
— Дело в том… — начал он.
— Да? — любезно сказал старик.
— Ну, — продолжал Флэннери, — мы с Туи прошли половину пути через рощу как два последних дурака и отмахали две трети болота с этой огромной картиной «Сумерки богов»… и тут мы начали увязать.
— Вы устали? — участливо спросил лорд Килготтен.
— Нет, мы просто проваливались, ваша светлость, в землю, — добавил Туи.
— Боже милосердный, — сказал лорд.
— Вот уж действительно, ваша светлость, — сказал Туи. — Я, Флэннери, с демоническими богами в придачу, весим фунтов шестьсот, болото топкое, — а каким ему еще быть? — и чем дальше мы заходили, тем глубже проваливались, и крик застрял у меня в горле, когда я вспомнил, как собака Баскервилей или какое-нибудь еще страшилище гоняется за героиней по болотам, и представил, как она попадает в трясину, жалея, что не соблюдала диету, но уже слишком поздно, и булькают пузыри. Вот какие картины пронеслись в моей голове, ваша честь.
— Ну и…? — воскликнул лорд Килготтен, догадываясь, что от него ждут вопроса.
— Ну и, — ответил Флэннери, — мы ушли восвояси и бросили треклятых богов в их сумерках.
— Посреди болота? — спросил старик с нотками беспокойства в голосе.
— Мы их прикрыли. Я хочу сказать, мы постелили сверху свои шарфы. Богам не пришлось помирать дважды, ваша честь. Эй, ребята, вы слышали? Боги…
— Да помолчи ты! — рявкнул Келли. — Дураки, почему вы не принесли чертову картину с болота?
— Мы подумали, возьмем еще двоих ребят на помощь…
— Еще двоих! — вскричал Нолан. — Четыре человека и целое сонмище богов — да вы провалитесь вдвое быстрее, и над вами забулькают пузыри, недоумки!
— А! — сказал Туи. — Я и не подумал.
— Мне вот сейчас пришло в голову, — сказал старик. — Может, составим спасательную команду из нескольких человек…
— Уже составили, ваша честь, — сказал Кейси. — Боб, вы с Тимом отправляйтесь спасать языческие божества.
— А отцу Лири не проболтаетесь?
— В задницу отца Лири. Идите!
Тим с Бобом спешно удалились.
Его светлость обратился к Нолану и Келли:
— Я вижу, вы тоже принесли свою большую картину обратно.
— Мы сумели оттащить ее от вашей двери ярдов на сто, сэр, — сказал Келли. — Полагаю, вам интересно, почему мы ее возвращаем, ваша честь?
— Учитывая, что совпадения так и налезают одно на другое, — сказал старик, возвращаясь в дом надеть пальто и твидовое кепи, чтобы можно было стоять на холоде и закончить разговор, обещавший затянуться, — мне действительно любопытно.
— Все дело в моей спине, — продолжал Келли. — Она меня подвела, мы и пятьсот ярдов не прошли по главной дороге. Позвонок то выскочит, то встает на место, уже лет пять я испытываю христовы муки. Стоит мне чихнуть, как я грохаюсь на колени, ваша честь.
— Я тоже страдаю от этого недуга, — сказал старик. — Такая боль, словно шилом тычут в позвоночник. — Старик осторожно коснулся спины, припоминая, и все закивали.
— Мучения Христа, как я говорил, — сказал Келли.
— Вполне понятно, что вы не могли завершить свое путешествие с такой тяжеленной рамой, — сказал старик. — И весьма похвально, что вы сумели дотащить такую неподъемную ношу обратно.
Келли моментально стал выше ростом, услышав оценку своих деяний, и просиял.
— Пустяки. И я сделал бы это еще раз, если бы не эта связка костей над моей задницей. Прошу прошения, ваша честь.
Однако его светлость уже перевел взгляд своих добрых, затуманенных серо-голубых глаз на Моргунчика Уаттса, который держал под каждой рукой по персиковой ренуаровской красотке и переминался на месте.
— О Господи, я не топ в болотах и не надрывал спины, — заявил Уаттс и прошелся с двумя картинами, чтобы показать, как он шел с ними домой. — Я добрался до дому ровно за десять минут и принялся вешать картины на стену. И тут у меня за спиной возникла жена. Вам когда-нибудь случалось испытывать такое: стоит ваша жена сзади и ни гугу?
— Пожалуй, могу припомнить похожие обстоятельства, — сказал старик, пытаясь вспомнить, потом кивнул, — действительно, подобные эпизоды промелькнули в его старческом сознании.
— Ну, ваша светлость, вы согласны со мной, только женщина может так безмолвствовать? И торчать как идол из Стоунхенджа. В комнате так похолодало, что у меня зуб на зуб не попадал. Я боялся, что повернусь и окажусь лицом к лицу с Чудовищем или с дочерью Чудовища, как я ее называю, чтобы отличать от тещи. Наконец я услышал, как она делает глубокий вдох, а потом очень спокойный выдох, будто прусский генерал.
— Эта женщина голая, как сойка. А та — оголилась, как раскрытая раковина с устрицей во время отлива.
— Но, — возразил я, — это же этюды знаменитого художника-француза, изучавшего человеческое тело.
— Француза! Разрази меня Господь! — возопила она. — Юбки задраны чуть не до задницы! Платья — до пупка! Чавкают и причмокивают губами в своих грязных романах! Вот что такое французы! А теперь ты заявился домой и развешиваешь мазню своего француза по стенам! Раз уж на то пошло, почему бы тебе не снять распятие и не прибить вместо него толстую голую девку?
— Ну, ваша честь, я просто зажмурился, и мне захотелось, чтобы у меня отвалились уши.
— И ты хочешь, чтобы на это глазели наши мальчики перед сном? — говорит она.
— Дальше помню только, что бреду по дороге с двумя голыми, как мидии, красотками, прошу прощения, ваша честь, и премного благодарен.
— Они и в самом деле кажутся раздетыми, — сказал старик, держа в каждой руке по картине, словно пытался найти в них все то, о чем говорила жена этого человека. — Когда я смотрю на них, то всегда думаю о лете.
— Это с тех пор, как вам исполнилось семьдесят, ваша светлость, может быть. Но до того?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});