Читать интересную книгу Свенельд или Начало государственности - Андрей Тюнин

              Один за другим мужчины поднимались из-за стола, и вонь от богато насыщенной  мочи, перемешаясь с винными парами, клубилась над столом, забиваясь в ноздри, словно дорожная пыль. Назад, за стол, покачивающейся походкой, возвращались не все, но и вернувшиеся то и дело с громким стуком роняли головы  на доски, не всегда сумев придать им подобающее положение.

              Пир заканчивался. Наступали сумерки. Многоголосый храп владычествовал над окрестностями, как вдруг откуда-то издалека донеслись жалобные звуки гуслей, притягивающие своей мелодичностью и контрастностью по сравнению с самодовольным, разухабистым храпом десятков сытых мужчин. Рюрик, Синеус, Олег, я и несколько трезво стоящих на ногах дружинников двинулись в сторону раздающейся  песне. 

 Три сына у князя, но княжить один По смерти отца из них должен. И станет он младшим не брат – господин, И душу сомненья не гложут. Сквозь битвы и славу он их поведет, Отцовскую мудрость пророча, Но будет ли счастлив, когда позовет Их смерть в благодатные рощи.

 Гусляр – слепой, неопределенного возраста мужчина с редкими жирными волосами в подстриженной бороде не насторожился нашему приходу, хотя слова его песни прервались, и только длинные, безволосые пальцы безостановочно теребили чудодейственные струны, извлекая щемящую мелодию, таявшую в вечерней разреженной прохладе медовым дуновеньем.

         – Откуда такая странная песня? – обратился к певцу Рюрик.

 – Если бы я знал, откуда появляется мотив и рождаются слова к нему – я не был бы их добровольным рабом. Надо просто терпеливо ждать прихода  песни и вовремя откликнуться на ее  зачатье.

 – Но кто-то ждет, приносит жертвы   – и все напрасно.

 – Значит, где-то ждали ее дольше, и приносимые жертвы были щедрее и искреннее.

 – Мне кажется, ты не спроста оказался сегодня в Новгороде!

 – Конечно! Для слепого гусляра дом там, где его слушают, обеспечивают кровом и пищей. А где его будут принимать лучше всего, как не на пирах, скорбных или радостных!

 – Хорошо! Тебя проводят в мои покои, и там ты найдешь все необходимое. Надеюсь, у тебя в запасе найдутся песни подобно услышанной нами?

 – Не волнуйся, я слеп, но память моя в порядке, и твоя доброта не останется неоплаченной.

 – А за доброту надо платить?

     Гусляр призадумался.

 – Того, кто совершает добро не должно это волновать вовсе – люди почувствовавшие его,  решат, когда и чем за него расплатиться. Я же в благодарность делюсь единственным, что у меня есть – песней.

          Один из пришедших с нами княжеских телохранителей взял слепого песняра под руку, и мы все той же компанией направились к каменному обиталищу Рюрика.

          Дружинники, выполняя свои обязанности, остались снаружи просторных палат, а для остальных в гриднице приятная круглолицая жена князя быстро застелила трапезный стол льняной скатертью, порезала привезенные греческие сладости – халву и щербет, разлила в кубки  солнечное виноградное вино, и мы исподволь, скромными глотками, начали смаковать его, давая возможность гусляру перед исполнением песен слегка перекусить и промочить горло.  Но не успел он взять в руки гусли, предусмотрительно положенные  к себе на колени, как кубок Синеуса со звоном покатился по столу, а сам он, схватившись руками за горло, грохнулся под ноги Рюрика. Когда мы, еще не подозревая худшего, склонились над ним – его лицо было желто-лиловым, а распухший язык вывалился изо рта и с трудом уместился между челюстями. В том, что Синеус был отравлен, и отравлен сейчас, здесь, в княжеском доме, никто из нас не сомневался. В том, что отравитель находится здесь же, среди нас, у Рюрика, похоже, тоже не было никаких сомнений. Он тот час приказал немедленно доставить лекаря и жену, накрывавшую на стол.

              Синеус был  жив – об этом свидетельствовал глухой, похожий на мычание стон, издаваемый из перекошенного рта и бьющий в нос смрад от выделившихся испражнений.  Надежда спасти брата и наказать отравителя заставляла Рюрика действовать необдуманно, без сочувствия ко всем нам, попавшим под подозрение, повинуясь не вспышкам озарения, а стремнине нахлынувшего бесконтрольного потока, кишевшего и злобой мести, и отчаяньем беспомощности.

            Знахарь в свою очередь склонился над Синеусом, приподнял его правое веко, затем  разорвал рубашку на выпуклой груди, и мы  увидели и расширенный зрачок,  съехавший к самой переносице, и темно-желтое, расплывающееся пятно напротив неприметно бьющегося сердца.

 – Только противоядие, введенное немедленно, может спасти его. –   княжеский лекарь вынес заключение, не уклоняясь от огнедышащего взгляда Рюрика.

 – Дак не медли!

 – Беда в том, что состав противоядия зависит от состава и дозы яда, и лишь отравитель способен спасти твоего брата! Могу предположить – яд был заранее размельчен до пылеобразного порошка, и всыпан в вино здесь, в замке.

 – Кто?! – взревел Рюрик, выплескивая на всех обжигающую зелень бушующих глаз.

           Я огляделся: испуганной и жалкой выглядела молодая жена Рюрика, ее круглое лицо и открытая шея превратились в сплошное розовое пятно, и мелкая дрожь сотрясала всю ее, от бархатных ресниц до пальцев ног, выглядывавших из-под полы сарафана. Олег был задумчив и горестно сосредоточен на чем-то внутри себя;  слепой гусляр внешне никак не отреагировал на гневный выкрик князя и только неслышно шевелил губами, словно запоминая слова новой песни, ниспосланной бестактным вдохновением.

 – Раздевайтесь! – вдруг резко приказал Рюрик.

 – Зачем? – за всех спросил Олег, по-прежнему решающий что-то важное для себя и задавший вопрос как бы со стороны, без возмущения и заинтересованности в ответе.

 – Раздевайтесь! – повторил Рюрик, ничего не объясняя.

 Первой покорно разделась княжеская жена – дрожь охватила все ее тело, и она готова была пасть в ноги мужа не от стыда или смущения, а от страха, парализовавшего ее целиком, от души до пяток.

 – Ступай на женскую половину, – отрезал ее господин, едва скользнув взглядом по обнаженной женщине.

           Слепец, все так же ритмично шевеля губами, разоблачился следующим. Его белая, рыхлая безволосая грудь, колыхающийся живот и безмозольные пальцы ног вызвали у меня детские воспоминания о ладожском юродивом, десятки лет не бравшего в руки ничего кроме деревянной обеденной ложки, которую он никогда не терял и всегда носил с собой. «А где поводырь? – мелькнуло у меня в мыслях – странный слепой не мог появиться в Новгороде без посторонней помощи». Безусловно, гусляр  нравился мне все меньше и меньше.

         Рюрик обернулся в мою сторону, но в его властном взоре я уловил и мимолетный оттенок извинения, предназначенный исключительно для моей особы.

         «Он ищет склянку или кисет из-под ядовитого порошка, а подозревает Олега», – осенило меня, когда Рюрик даже зажмурился от моей костлявой худобы.

 – Ты ищешь что-то похожее? –  раздался голос очнувшегося Олега, протягивающего князю снятую с шеи ладанку.

 – Что это, яд или противоядие?

 – Пелгусий несколько лет назад убедил меня ежедневно принимать  порошок, ослабляющий действие  самых распространенных ядов. Он постоянно со мной, где бы и с кем я не находился.

          Рюрик всыпал содержимое ладанки в кубок, наполнил сосуд вином и протянул Олегу.

 – Пей!

 – Такая доза убьет меня.

 Князь нервно плеснул глоток отравленного вина в наполовину опорожненный кем-то кубок, испачкав льняную скатерть кровавыми каплями,  расползавшимися по чистой ткани преследующими нас сегодня символичными пятнами.

 – Пей!

 Олег опрокинул содержимое кубка залпом.

 – Я все равно в ловушке, Рюрик! Если противоядие поможет Синеусу – выходит, что я отравитель, если мой порошок ускорит кончину твоего брата – я все равно останусь главным подозреваемым

 – Да, твое снадобье может быть полезным для тебя и гибелью для нас.

 – Прошу тебя, верь мне! Я не виновен. Дай время – я найду убийцу!

 – Все сходится на тебе.

 – Может, в этом-то и есть доказательство моей невиновности.

 – Мой отравленный брат умирает, яд оказывается у тебя – и это доказательство твоей правоты?!

           Рюрик жестом, без слов, разрешил нам одеться, выкрикнул стражу, и пока мы с гусляром натягивали сброшенную под ноги одежду, Олег в сопровождении двух дружинников отправился из гостиной в мрачный подвал, сооруженный под одной из башенок княжеского жилища. Кто мог предположить, что его первым узником станет младший брат многолетнего правителя ильменских словен, добровольно отказавшийся от власти в пользу приглашенного варяга.