— Да, — сказала Жонкиль снова. — Я должна вернуть себе свободу. Я возьму мою девичью фамилию и буду работать, чтобы прокормить себя. Если вы захотите, я могу вернуть свою прежнюю фамилию — Жонкиль Маллори.
— Конечно нет. Ты юридически стала Жонкиль Риверс, когда я удочерил тебя.
Жонкиль тяжело вздохнула. Она очень устала бороться. Прошлой ночью ей пришлось бороться с Роландом, бороться с ее собственным неистовым, ужасным душевным волнением. Она выиграла битву на этот раз. Но сколько переживаний ждет ее впереди, сколько усилий придется потратить, прежде чем удастся обрести мир!
Генри Риверс был суровым, властным, своенравным человеком. Будучи ребенком, она считала невозможным ослушаться его или перечить ему. То, что она пережила с Роландом, изменило ее мировоззрение. Теперь она чувствовала себя совершенно независимой и не боялась этого старого человека, который так долго подавлял ее мысль и волю. Конечно, она знала, что предстоит изнурительная борьба с ним, что будет трудно уехать, не причинив массу неприятностей и боли как себе, так и ему.
Кроме того, нужно будет объясняться и с бабушкой.
На мгновение она повернула лицо к окну. Газоны на набережной, белые от инея, сверкали под ярким солнцем. Пальмовые деревья, обрамленные инеем, казались в это декабрьское утро укутанными очень тонким белым кружевом. Но мысли ее были далеко от красоты пейзажа. Усталая, ужасно обиженная человеком, которого она так страстно любила, остро ощущающая свое одиночество, она думала об отце, который умер девять лет тому назад, о матери, в нежных объятиях которых она могла бы найти прибежище и утешение.
Она горько вздохнула и повернулась к человеку, сидящему напротив нее и заканчивающему завтрак.
— Мне очень жаль, что я вас так огорчаю, — сказала она. — Но не могу переменить своего решения. Я намерена уехать из дома сразу после Нового Года, конечно, в том случае, если вы не хотите, чтобы я уехала немедленно.
Мистер Риверс поднялся и швырнул скомканную салфетку. Резким движением он два раза провел по своим густым седым усам.
— Я отказываюсь обсуждать эту нелепую затею сейчас, — сказал он. — Идем, Жонкиль. Хватит пока. Нам предстоит дальняя дорога, и будет лучше, если мы поторопимся.
Жонкиль последовала за ним. Он хотел прекратить разговор. Очень хорошо. Но когда она вернется в Риверс Корт, она не переменит своего намерения. Ничто не сможет заставить ее изменить его.
Она покинула Торки в большом, мощном автомобиле, который, как всегда, вел Роулинсон. Жонкиль, укутанная в подбитый мехом плед, сидела на заднем сиденьи рядом с Риверсом. Было свежее, ясное, бодрящее зимнее утро. Но Жонкиль почувствовала страшную, давящую тоску, когда Роулинсон вывел машину из Торки на дорогу, ведущую в Ньютон-Аббот. Где-то здесь, между бухтой Ансти и городом, находился «Палас-отель», в который Роланд привез ее, свою невесту, вчера вечером. Сколько событий произошло с тех пор! Она уезжает из Торки, направляется в Суссекс и Риверс Корт. Но Роланд, несомненно, все еще там, в комнате, которую она разделила бы с ним, если бы мистер Риверс не приехал вовремя.
Жонкиль закрыла глаза и сжала руки под меховой полостью; она думала, будет ли когда-нибудь в состоянии думать об этом месте, представлять уютную спальню в отеле без сильнейшего душевного переживания.
Она решила все начать сначала, забыть свою любовь к Роланду, разочарование, боль. Но всю обратную дорогу в Суссекс ее сердце оплакивало несостоявшееся счастье.
Старая миссис Риверс рано ложилась спать. Жонкиль и ее приемный отец вернулись в Риверс Корт поздно вечером, поэтому девушка была избавлена от муки спора или ссоры с бабушкой до следующего утра, за что она была благодарна судьбе.
Измученная всем, что ей пришлось перенести, она крепко спала в эту ночь в спальне, которую занимала в течение многих лет. Но как только проснулась, воспоминания о Роланде и ее несчастливом замужестве вновь начали терзать ее сердце.
Все, кому приходилось переживать тяжелый душевный недуг и горе, знакомы с ужасным чувством тоски и отчаяния, которые начинают сжимать сердце в тот самый момент, когда возвращается сознание. Это почти непереносимо. Жонкиль побоялась задерживаться в постели хотя бы на минуту после того, как открыла глаза, она знала, что еще мгновение — и не выдержит, зароет лицо в подушку, выплачет свое одиночество, свое горе, свою боль. Но она решила не быть слабой. Если она хочет сохранить достоинство, она должна сохранить самообладание в течение этих нескольких дней. Она быстро встала с постели, набросила халат и подошла к окну.
Ее взору открылся знакомый вид: узкие клумбы по обеим сторонам прелестной извилистой дорожки, солнечные часы и позади газон, спускающийся к довольно большому пруду, наполовину заросшему водяными лилиями и затемненному с одной стороны очень красивой плакучей ивой.
Это была часть сада, которую Жонкиль любила больше всего. Ребенком она часами просиживала у пруда под ивой, как зачарованная, глядела на рыбешек, стремительно проносящихся между длинными вьющимися стеблями лилий. В это утро милый ее сердцу пейзаж вызвал острый приступ отчаяния. Это был прежний дом Роланда... Именно здесь Роланд провел детство. Возможно, он тоже любил пруд и наблюдал быстро проносящихся серебряных рыбок; часто бегал по этой извилистой дорожке, мимо солнечных часов и клумб, заросших летом разноцветными душистыми цветами.
Но Роланд покинул этот сад много-много лет тому назад... А вот теперь она покидает его...
В Торки сияло солнце, но здесь, в Суссексе, этим декабрьским утром было серо и уныло. Темное от тяжелых облаков небо, неприятно холодный воздух — весь этот безрадостный и пасмурный ландшафт гармонировал с душевным состоянием Жонкиль.
Она поежилась от холода и отвернулась от окна. Быстро оделась и спустилась вниз.
Миссис Риверс уже сидела за столом. Самообладание никогда не покидало ее, поэтому она мало сочувствовала странному поведению Жонкиль. Она испытала громадное потрясение, когда узнала, что Жонкиль убежала с Роландом, но это ничуть не умалило вины Жонкиль в ее глазах. Она приняла как личную обиду то, что Жонкиль так быстро забыла все, чему она ее учила, и обманула всех. Тем не менее в это утро старая леди, несмотря на всю свою чопорность, сгорала от любопытства, от желания узнать что-либо о Роланде, которого она так любила.
Обсуждать личные дела при слугах было бы непростительно в ее глазах, поэтому она ничего не сказала девушке за завтраком, кроме холодного «Доброе утро, дитя» и нескольких замечаний относительно погоды и состояния сада.
Но Жонкиль знала, что как только завтрак будет окончен, бабушка потребует сведений о Роланде. Нужно было собраться с силами, чтобы вынести этот разговор и сохранить самообладание. Позже, в библиотеке, миссис Риверс села в свое любимое кресло с высокой спинкой эпохи короля Якова Первого, ее морщинистые, тонкие руки сжали резные ручки, ее глубоко посаженные глаза устремились на Жонкиль, которая стояла несколько в стороне от нее, у французского окна — тоненькая, грациозная фигурка в сером шерстяном платье, четко вырисовывающаяся на фоне темно-коричневого бархата тяжелых портьер.