Читать интересную книгу Рандеву для трех сестер - Вера Колочкова

В первом классе их сразу посадили за одну парту – оба маленькие были, заморыши. Шли – портфели по земле волочились. Пожалуй, только это их поначалу и объединяло. Потому что вдвоем легче выстоять в толпе шумных, вьющихся вокруг клубком детей. Севка сразу тогда ее под крыло свое взял. Хотя какое уж там было крыло – три жалких дрожащих перышка на острых сколиозных лопатках. Так и ходили, сцепившись за руки. И даже обидного прозвища «жених и невеста» не боялись. Наоборот, переглядывались смешливо, прыскали в кулачки. А потом и пропасть того самого социального статуса ловко перешагнули, опять же толком ничего в этой тонкой взрослой проблеме не уяснив. Ну, провела мама с Ингой беседу, что с мальчиком этим дружить вроде как и не надо бы, что он совсем из другого мира, из неблагополучного, что у него даже папы как такового не имеется, а мама в ресторане работает… И что якобы дружба эта может отцу не понравиться и, даже более того, чем-то повредить может. Инга так и не смогла тогда из обтекаемых маминых объяснений уразуметь до конца, чем маленький худенький Севка Вольский может повредить большому и сильному папе. Ну, работает у него мама в ресторане… И что? Она ж ничего плохого там не делает, она песни поет в микрофон, и платья у нее всегда красивые и яркие, и руки голые, и шея, и сама она красивая, как артистка из кино. Одно только Инга четко усвоила – в дом Севку ей приводить ни под каким соусом нельзя. Да он и сам не особо стремился. Провожал ее всегда только до этого самого скверика, и все. И даже к чугунной резной калитке их дома близко не подходил. Зато к Севке домой они могли прийти в любое время. Правда, особо там не нагостишься – слишком пространство маленькое. Одна комнатка всего. И домик – словно избушка на курьих ножках, самый последний на улице на другом краю города. Инга всегда удивлялась – как они там все помещаются? И Севка, и его мама, и бабушка. Севка, когда маленький был, на сундуке спал. А потом – на раскладушке. Тем более что мама у него из домика пропадала часто. Когда она вот так вот пропадала, Севка замыкался в себе, переживал, глазами внутрь себя проваливался, сразу будто чужой становился. А потом ничего, все как-то само собой образовывалось. Бабушка Севкина всегда Инге была рада, привечала, как родную, морковными котлетами да пирогами с капустой кормила. Кухонька была в доме крохотная совсем, окошечки приземистые. А сразу за окошком – грядки с картошкой и луком. И никаких тебе строго-насмешливых взглядов, и холодка по спине, и напряженного страха сделать что-нибудь не так…

К седьмому классу Севка вдруг в рост пошел, вымахал в длинного нескладеху подростка с худым втянутым животом и мосластым разворотом плеч. Инга тоже «костьми тихо позванивала», как бабушка Севкина говорила, смеясь. Хорошая пара сложилась, в общем. Два скелета в обнимку. А иначе, кроме как в обнимку, нельзя – ветром снесет. А вместе они – уже вес, уже единая целостность. Они б и на уроках так же сидели, тесно обнявшись, если б можно было. Никто б и не заметил никакой в этом странности. Привыкли уже. У них и фамилии звучали будто через тире, одна без другой и смысла не имела. Шатрова – Вольский. Вольский – Шатрова. Только вот в этом самом скверике, где они по домам расходились после длинного школьного дня, заветная черточка-тире между их фамилиями и обрывалась на время. Инга оставалась только Шатровой, А Севка – только Вольским. От этого скверика они уже сами по себе домой шли. Там, дома у Инги, никакой такой приставки и близко к ее фамилии не допускалось. В голове держи сколько угодно, а вслух произносить не смей. Потому что Шатровы – особая фамилия в городе. На слуху. На виду. На людских языках. И она была тоже – Шатрова. И фамилию свою не решилась сменить даже в замужестве, чем отца очень порадовала, кстати…

Нет, не были они такими уж снобами, отец с матерью Ингины. Ничего такого они своим дочерям явно не запрещали. А только само собой это разумелось, в воздухе домашнем висело – что им можно, а чего нельзя. То есть можно только то, что отцом безусловно и молчаливо будет одобрено. Если не сразу, то хотя бы впоследствии. А что именно будет одобрено – они сами должны были прочувствовать. Так и жили, изо дня в день подстраиваясь под эту волну отцовского одобрения, будто по неспокойному морю плыли. Потеряешь бдительность, и накроет волна с головой. Утонуть не утонешь, конечно, но набарахтаешься в этих волнах суетливо да некрасиво, пока снова на нужный ритм не настроишься.

Так уж случилось само собой, что Инга взяла и порушила эту заповедь-плавание, принесла-таки в дом чужой дух. Решилась на поступок, не заручившись авансом отцовского на то одобрения. Боялась, конечно, до ужаса, но все равно решилась. Пришла однажды домой в новом, не санкционированном родителями внешнем образе. Хотя дело и не в образе ее было как в таковом. Дело было в самом способе его обновления. Потому что создателем этого образа стал не кто иной, как Севка Вольский. Решилась-таки Инга в одночасье сесть под Севкины парикмахерские ножницы…

Страсть эта – стрижки придумывать – проявилась у Севки в восьмом еще классе, взялась совершенно ниоткуда, будто сама по себе. Листал часами журналы глянцевые, потом замолкал надолго, уходил в себя. Потом ножницы себе дорогие купил – у бабки денег выпросил. Потом сам себя подстриг. Потом бабушку. Потом всех мальчишек-одноклассников, кто не побоялся под его ножницы сесть. А потом и до Инги очередь дошла. Она была первой его моделью – волосы длинные, густые – стриги не хочу…

Сначала он сделал из нее египтянку – строгое ровное каре с челкой. Но прическа эта в те времена уже и сама по себе вошла в моду, хотелось Севке чего-то нового, необычного, только им одним придуманного. И если «египтянку» Ингину в доме еще туда-сюда приняли, то следующая ее прическа повергла мать в шок, а у отца вызвала обидную молчаливую усмешку – ту самую, которой они все так боялись. Но Инга вытерпела. И стойко несла на голове через все домашние тернии Севкин шедевр. На самом деле это ужас был в чистом виде, а никакой не шедевр, конечно. Просто пряди волос были Севкой выстрижены по-разному, и все. Одна совсем короткая, а следующая длинная. Потом снова короткая, потом снова длинная. Эксперимент, в общем. Творческий поиск. Ощущение близкого к идеалу стиля в ореоле людского пока неприятия. А закончился этот поиск вызовом Ингиной матери в школу да насмешливо-льстивым шепотком завуча ей в самое ушко с советом «не проворонить девочку». А потом – попыткой материнского вечернего разговора с дочерью «по душам»… Хотя какие уж там разговоры – душа Ингина к тому времени всецело и безраздельно принадлежала юному стилисту по имени Севка Вольский, и ничего с этим поделать уже было нельзя. Тем более в летние каникулы между девятым и десятым школьными классами произошло между ними то, что и должно было произойти после многолетней детской дружбы, плавно перешедшей в юную свеженькую любовь-привязанность. Соединились их плоти в единое и счастливое целое, как у шекспировских Ромео и Джульетты. Дети разных родов и кланов. Только войны шекспировской между этими родами да кланами не вышло. Не с кем было роду Джульетты воевать. Мать Севкина в то лето, когда он в десятый класс перешел, вернулась под родной кров элементом совершенно асоциальным и где-то на стороне спившимся, а потому и к судьбе сына равнодушным. А бабка совсем уж старенькая была – какой с нее за внука спрос…