Той же задаче создания утонченного интерьера служила искусная игра света и тени. Большое значение свету всегда придавали как японские строители, так и строители всего мира. Однако надо признать, что японцы испытывали несомненную приязнь к такого рода освещению, которое создают сёдзи и фусума — квадраты плотной промасленной бумаги, пропускающей мягкий, рассеянный свет. Такое своеобразное, приглушенное освещение, поддержанное нейтральным цветом татами, — необычайно выигрышный фон, подчеркивающий чистоту форм и конфигурацию не заполненных предметами объемов, а также появляется возможность подчеркнуть нюансы временного или стационарного членения интерьера — очерчивать тень внутри тени и т. д.
Мягкая, воздушная среда почти пустого интерьера — прекрасная возможность поместить в него любой мэйбуцу (предмет искусства, украшающий японский интерьер). Словно обволакивая предметы, общая световая приглушенность смягчает яркий осенний букет в токонома и делает логичным присутствие броского лакового ларца, рассчитанное именно на эту особую воздушную среду, снижающую интенсивность звучания. Японский интерьер отличался еще одним качеством — его внутренний объем был рассчитан на гармоничное слияние с внешним пространством. Традиционный дом — это, по существу, единое пространственное решение и внутреннего помещения, и внешнего пространства, рассматривающегося как закономерное его продолжение. Когда раскрываются стены, гибкое, динамичное, прихотливо «текущее» пространство интерьера свободно «выливается» в сад, сливаясь с окружающим дом миром. Естественный переход от одного объема к другому — энгава. Она дает возможность саду, сконструированному с той же предельной лаконичностью, зрительно войти в дом и интерьеру соединиться с садом. Если человеку, сидящему на энгава, сад открывается до деталей продуманной картиной, то и дом со стороны сада также выполнен с учетом сложившейся национальной строительной традиции.
Чтобы строение смотрелось составной частью окружающего, дом ставили не на землю, а на сваи, часто опирающиеся на замшелые камни. Это создавало впечатление естественного соединения здания с землей, наиболее логичную его «привязанность» к ней. При такой конструкции пространство «движется» под дом, распространяясь за границы обзора, помогая глазу объединить все части и компоненты участка в единое целое. Строители, стремясь активно ввести жилье в природное окружение, строили приподнятый на сваях дом возле маленького водоема, в воде которого он отражался. Через распахнутые сёдзи в жилье проникал запах свежих трав, шум сосен и звон цикад.
Как правило, все дома на внутренней территории замка, как и в городской застройке Осака, имели черепичное покрытие. Национальная традиция учитывала даже силуэт дома. Глубоко «надетая» на здание, крыша, словно зонт, защищала интерьер и энгава от дождя и солнца. Она интересна своей пространственной протяженностью, простым, но вместе с тем отточенным силуэтом. Крыша будто «плывет» вместе с идущим по саду человеком, поворачивая к нему в разных ракурсах массивные, вынесенные за пределы здания формы. Кажется, что пространство, обтекающее заостренные углы крыш, облегчает их весомость, как и небо, «печатающее» строгий рисунок здания, словно нарочито создает фон, объединяющий дом и сад, окружающую атмосферу с жильем человека. К тому же дробление стен на вертикальные и горизонтальные элементы, соседство, взаимное согласие разных фактур — бумажные сёдзи и оштукатуренные стены, комбинация подвижных и неподвижных, полупрозрачных и непрозрачных частей интерьера дома создавали своеобразный нестатичный образ сооружения.
Для строительства жилых помещений внутренней части замкового комплекса было также характерно, что ни один архитектурный элемент, включая планировку и аранжировку, не выступал как единственный, подчиняющий другие и требующий акцента. Каждая, казалось бы, незначительная деталь имела такое же право на внимание строителя, как и главная часть фасада, отражала действенный и в сфере архитектуры принцип сибуи — сдержанность, утонченность, — характерный для японского искусства в целом.
В 1583 г. строительство замка было завершено. Он считался самой неприступной крепостью в стране после замка в Хёго. С него просматривались весь Осака и окружающая местность вплоть до Хёго (современный Кобе).
Замок был хорошо виден даже с Авадзи, большого острова во Внутреннем Японском море. В караульных помещениях крепости размещался большой гарнизон, несущий круглосуточную службу. Казалось бы, всесильный глава феодальной Японии мог чувствовать себя здесь достаточно уверенно и спокойно. Однако Хидэёси долгое время служил в войсках феодалов и хорошо знал повадки всегда готового к битвам самурайства. Ведь даже средневековый морально-этический кодекс самурайства (бусидо) возводил в единственно достойную цель жизни воинскую доблесть, воспитанию которой посвящались годы военного тренажа и бесконечных военных сражений. Знамя феодального клана — красноречивая летопись жизни и смерти, борьбы и гибели на бранном поле не одного поколения, вечное воплощение честолюбивых надежд самурая — могло в любой момент взметнуться над вооруженными отрядами воинственных князей.
Хидэёси был уверен, что затишье, наступившее в стране, молчаливое признание сильной руки кампаку, это еще не гарантия его безмятежного существования. Он внимательно и с недоверием наблюдал за действиями крупных феодалов, особенно феодальных домов Южной Японии. Ведь их стремление к сепаратизму было подтверждено многовековой практикой. Чтобы уберечь себя от враждебных коалиций и одновременно отвлечь князей и экономически их обезоружить, Хидэёси объявил завоевательный поход на Корею, в котором активное участие должны были принимать все феодальные дома.
В самый разгар корейской войны осенью 1598 г. могущественный диктатор, вынашивавший широкие захватнические планы походов на материк, уже готовивший флот для экспедиции на Филиппины, внезапно умер. Встал вопрос о наследовании власти. Еще во время корейского похода Хидэёси назначил своим преемником малолетнего сына Хидэёри. Но кампаку помнил, каким образом он сам добился власти. Она досталась ему в кровопролитной борьбе, была куплена ценой жестокой расправы с сыновьями и законными наследниками Ода Нобунага, сюзерена и сподвижника Хидэёси. С ним его связывали первые «объединительные» походы на соседние феодальные княжества, во время которых Ода отметил простого дружинника. Тот день стал началом головокружительной военной карьеры будущего полководца.