– Зачем ты мне соврал? – спросила наконец Хейли с болью в голосе.
Я рассмеялся, пытаясь сгладить неловкость.
– Да ладно, с чего бы мне врать тебе?
– Ты же сказал, что Майк и Дженис оставили припасы.
– Так и было, – подтвердил я, старательно продолжая улыбаться. – Просто… я все уже смел. Глупо вышло, правда? Рождество ведь еще только завтра. Наверно, придется все-таки выбраться в соседний магазин.
Хейли подошла к мусорному ведру, стоявшему под раковиной, и подняла крышку.
– Тут тоже пусто, Шай.
Я молча прислонился к стене.
– Ладно, пойду в душ. А потом мы вот это обсудим, – она указала на холодильник.
– Что обсудим?
– Все, – ответила Хейли. – Ешь пока маффины.
Затем она отвернулась и направилась в хозяйскую ванную.
Едва дверь захлопнулась, я подошел к холодильнику и уставился на тарелку с маффинами. Поднял пленку, которой они были накрыты, и понюхал: еще теплые. Слюна заполнила рот. Мозг словно распух от голода и соображал очень медленно.
Надо поесть.
Срочно.
Но нельзя.
Только не сейчас, пока Хейли еще здесь. Она не должна узнать, насколько я голоден. Иначе она поймет, что у нас совершенно разный уровень жизни. И, скорее всего, перестанет приходить сюда, чтобы воспользоваться душем.
Я вернул пленку на место, закрыл холодильник, сел на диван и притворился, что читаю.
Выйдя из ванной, Хейли первым делом отправилась на кухню и открыла холодильник.
– Да что с тобой такое? – спросила она, возвращаясь в гостиную. – Серьезно, Шай.
– Ничего такого, – ровным голосом отозвался я.
Несколько секунд она смотрела на меня, покачивая головой, а затем махнула рукой и вышла из квартиры.
Убедившись, что она не собирается внезапно вернуться, я рванул на себя дверцу холодильника и вытащил тарелку с маффинами. Потом уселся на пол, схватил кекс, засунул его в рот целиком и принялся жевать. Жевал его и жевал – а второй держал уже в руке, готовясь тут же отправить вслед за первым.
И вдруг заплакал.
Сам не знаю, почему.
Первый раз со дня маминых похорон я почувствовал, что щеки стали мокрыми от слез. И, как ни странно, это было так приятно. Я ощутил себя живым. Наверное, потому что вспомнил о маме. Да и снова наполнить желудок – просто здорово.
Я сидел на полу очень-очень долго.
Ел и плакал.
Плакал и ел.
Стараясь не думать ни о чем, кроме маффинов Хейли.
Как бы это могло быть?Возможно, у нас со стариком больше общего, чем мне казалось.
Помните, я рассказывал о том, как моей сестренке иногда приходится силком тащить его за стол? Вот что-то в этом роде Хейли пришлось провернуть со мной сегодня.
Она вернулась часов в семь, но на этот раз не для того, чтобы воспользоваться душем. Молча схватив за руку, она потянула меня на лестницу, в лифт, и дальше – в свою наполненную ароматами квартиру, и усадила за обеденный стол.
– Ни с места, – скомандовала она мне, будто немецкой овчарке, а затем пошла на кухню и открыла дверцу духовки.
Я сидел, разглядывал свои руки и вспоминал о доме.
У нас, в семье Эспиноза, канун Рождества всегда был лучше самого Рождества. Все кузены и кузины, дяди и тети приходили в гости к бабушке, дом наполнялся запахом тортилий[8] и соуса чили. Тетушка Сесилия приносила тарелки с горками сладких тамале[9]. А дядюшка Гильермо тайком угощал нас текилой «Patrón» из бутылки, которую всегда заворачивал в подарочную бумагу («Рождественский подарочек для меня любимого!») В гостиной мужчины обсуждали работу, на кухне женщины обсуждали мужчин. В доме звучал смех. Даже если кто-то ронял стеклянную рамку для фотографий или хрустальную фигурку, мы просто хохотали над этим – все, даже бабушка, сметавшая осколки в старинный железный совок.
Дом. Эх…
Как же я соскучился по нему, черт возьми.
Соскучился по ним.
– Ни за что не позволю тебе сидеть голодным в канун Рождества, – заявила Хейли, ставя передо мной тарелку, полную еды.
– Я не сидел голодным, – отозвался я, уставившись на роскошный ужин.
Она посмотрела на меня в упор.
– Нет, Шай, сидел.
– Ну, может, немного.
Чем это я заслужил такое, интересно? Только тем, что разрешил ей воспользоваться ванной Майка? Если так, то обмен явно неравноценный. Я всего лишь открыл ей входную дверь, а судя по тому, что здесь на тарелке, Хейли просто надрывалась на кухне. Тут и какая-то белая рыба на гриле, и жареная картошка, и хлеб из дрожжевого теста, и эти штуки типа брокколи с длинным стеблем – все время забываю, как они называются.
– Ты что будешь, «Пино Гри» или «Шардоне»? – крикнула Хейли из кухни.
– Это вино такое, да? – крикнул я в ответ.
Хейли вынесла вторую тарелку и поставила напротив моей.
– Конечно, вино, что же еще?
– В таких делах ты лучше разбираешься… – я поерзал на стуле. – Попроще вопросы задавай, ладно? Я знаю только, что вино бывает белое и красное.
Хейли застыла, уставившись на меня.
– Вообще-то, они оба белые. К рыбе подходит белое.
– Ну, тогда все просто. Берем белое.
– Да, но… Ладно, забудь.
Хейли принесла из кухни бутылку вина и наполнила бокалы.
– Твое здоровье, – сказала она, поднимая свой.
– Салуд[10], – отозвался я, как всегда говорит мой старик.
Мы чокнулись.
После дюжины маффинов на завтрак, – да-да, я слопал все до последней крошки – голод уже не так меня терзал. И все же с каждым кусочком прекрасно приготовленной рыбы я чувствовал, как мое тело оживает. Это была настоящая еда. И благодаря ей потрепанный плюшевый мишка наконец-то превращался в человека.
Вино тоже пошло на ура, и Хейли вскоре снова наполнила бокалы.
– Кстати, даже не думай сорваться с крючка, – вдруг сказала она.
– Ты это о чем?
– Об «игре в правду». Вечером я не заходила к тебе мыться, но это не значит, что сегодня мы не должны ничего рассказывать друг другу.
– Ужин – просто объедение, – сказал я, указывая на полупустую тарелку.
– Всего лишь жареная треска.
Хейли помолчала несколько секунд, а потом добавила:
– Но спасибо. Мне нужно научиться принимать комплименты.
– Чур, сегодня первая история – твоя.
Я подцепил вилкой очередной кусок брокколи с длинным стеблем. Не знаю почему, но мне не терпелось услышать, что Хейли расскажет на этот раз. Похоже, я начал втягиваться в ее наивную игру.