Беа в свои и рассказывает ей печальную новость.
Уильям
Глубокой ночью Уильям слышит, как Беа всхлипывает. С тех пор как стало известно, что ее отец умер, она почти не плакала. Уже неделя прошла. Хотя Беа как будто бы не здесь. Ему кажется, что она все время где-то далеко. Не сразу отвечает на вопрос, ей нужно время, чтобы сообразить, что к ней обращаются. Примерно так же было, когда она только приехала. И что-то такое в ее глазах, что-то невысказанное, но он, кажется, понимает. Печаль, одиночество, тоска. Должно быть, так выглядит горе.
На этой неделе он допоздна не ложился спать, вдруг она захочет поговорить, но так и не собрался с духом сам зайти к ней в комнату. А сейчас он стучит в дверь, без всяких условных сигналов, просто стучит.
– Беа, – шепчет он. – Ты не спишь?
Дверь открывается. Беа стоит босиком, во фланелевой ночной рубашке. Он входит и прикрывает за собой дверь, Беа забирается обратно в кровать, натягивает одеяло на ноги. Уильям неловко переминается между дверью и кроватью.
– Ты как, – нерешительно начинает он. – Я не знаю, что сказать. Не знаю, как помочь.
Она почти улыбается.
– Ну не убивайся ты так, – говорит она. – Тут ничем не поможешь. Мой отец умер. Мама осталась совсем одна. А я здесь, а не там. Я даже не могу пойти на похороны, Уильям. Что я за дочь, которая даже не была на похоронах отца? – Она вдруг начинает смеяться. – Ну правда, какая нелепость? Он пережил «Блиц»[8], спасал людей из горящих зданий, дежурил ночами, готовился к вторжению немцев, а умер, потому что его сердце просто перестало биться? Это просто глупость какая-то.
– Да, – соглашается он. – Что это за Бог, который допускает такое?
– Глупый Бог, – говорит она, потом шмыгает носом и встряхивает головой. – Только не говори своей маме, что я это сказала. Хотя, Уильям, вот что ты можешь сделать. – Она подается к нему: – Прикрой меня. Я знаю, она хочет как лучше, но я не желаю говорить об этом. Не хочу говорить о папе. Я просто хочу, чтобы все было как раньше.
– Ок, – говорит он. – Это я могу устроить.
Пару минут они молчат.
– У меня идея, – говорит Уильям.
Беа вскидывает голову.
– Ты не можешь поехать на похороны, но мы можем устроить похороны твоего отца здесь? Только ты и я?
– Как это?
Он принимается расхаживать по комнате, от окна к двери.
– Мы можем устроить что-нибудь в лесу. На кладбище. Или в часовне. – Уильям не задумывается, что он несет, он готов сделать что угодно, лишь бы помочь ей хоть немного. – Ты же знаешь про заднюю дверь, которую никогда не запирают.
Он никогда не был на похоронах и слабо представляет себе, что там происходит. Но ей, кажется, понравилась его идея.
– Да, – говорит Беа, и глаза их встречаются. – Мне нравится. Давай так и сделаем.
Позже, в своей комнате, Уильям лежит на кровати, уставившись в потолок. Ему иногда даже страшно, как сильно он жаждет ее одобрения. Ее улыбки.
Беа
Беа решает позвать и Джеральда тоже. После ужина она тянет его в коридор и прикрывает дверь.
– Джи, мы с Уильямом сегодня ночью идем в часовню.
– А зачем? – удивляется он.
– Чтобы попрощаться с моим отцом. Хочешь тоже пойти?
– Конечно.
Беа прижимает палец к губам:
– Ни слова родителям.
– Клянусь, – ошеломленно распахнув глаза, обещает он.
– Выходим в половине двенадцатого. Ни слова, – повторяет она, прежде чем открыть дверь.
Беа с Уильямом спорили насчет Джеральда, Уильям уверен, что брат все испортит.
– Он разболтает маме, он все ей рассказывает.
– Я хочу, чтобы он тоже присутствовал, – говорит она. – Хочу, чтобы были вы оба.
Выбраться из дома среди ночи им удается без труда. Они стоят, сбившись в кучку, посреди поля, оглядываются на дом, на темные по-прежнему окна родительской спальни.
– Отлично, – говорит Уильям, – они ничего не слышали.
Джеральд молчит. Беа знает, что у него миллион вопросов, но он здесь только ее милостью, и Уильям немедленно сердито рявкнет, стоит только брату открыть рот.
– Пошли, – командует она, и они гуськом бегут по тропинке.
Вторая четверть луны, но небо ясное, и ярко сияют звезды. Для середины ноября довольно холодно. Беа жалеет, что не захватила перчатки.
В часовне они некоторое время ждут, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом идут по центральному проходу. Насчет свечей они тоже спорили. Беа хотела зажечь одну, для освещения и еще потому, что ей казалось, что так правильно.
– Кто-нибудь увидит свет, – возражал Уильям. – Мало ли, будет с собакой гулять или поздно возвращаться с работы, да что угодно. Мы не можем рисковать.
Она согласилась, понимая, что он прав.
Они стоят тесным кружком перед алтарем.
– Папочка, – начинает Беа и чувствует, как напрягаются Уильям с Джеральдом, как они склоняют головы.
Она поднимает взгляд к большому витражному окну за алтарем. Оно такое красивое на воскресной службе, когда солнце светит прямо в стекло и на стенах танцуют разноцветные блики. А сейчас это просто темное пятно. Она не видит картинок на нем. И не может вспомнить сюжеты.
– Папочка, – повторяет она. – Мы пришли попрощаться.
Потом, позже, они втроем взбираются по лестнице на смотровую площадку. Беа начинает припрыгивать на месте.
– Я замерзла, – шепчет она. – Кто же думал, что в ноябре может быть такой холод?
Из-за какого-то ящика Уильям вытаскивает бутылку.
– Вот, – говорит он. – Это нас согреет.
– Уильям… – Голос Джеральда звучит в точности как у миссис Джи. Он заговорил впервые за ночь.
– Что? – отзывается Уильям, не глядя на брата. – Глоток или пара глотков, в чем проблема. Побежишь домой докладывать мамочке?
– Нет. И перестань так со мной разговаривать.
– Мальчики. – Беа вдруг осознает, что тоже говорит, как миссис Джи. – Только не сейчас, пожалуйста. Немножко виски как раз кстати, Уильям.
Она никогда прежде не пробовала алкоголь, но запах, когда Уильям откручивает пробку, знакомый. Пахнет мистером Джи. Пахнет ее папой.
Ей первой Уильям протягивает бутылку, она прижимает горлышко к губам, запрокидывает голову. Вкус отвратительный, но жидкость скользит вниз по горлу, и в груди становится тепло. Беа морщится, сощурившись.
– Давай, Джи, – выдыхает она. – Твоя очередь.
Джеральд изумленно таращится на нее.
– Это противно? – шепчет он, не глядя на Уильяма.
– Немножко, – соглашается она. – Но все равно попробуй.
– Ладно. – И он делает глоток, прежде чем передать бутылку Уильяму.
Уильям торжественно поднимает бутылку к небу:
– За твоего отца, да покоится он с миром.
На мгновение Беа даже забывает, зачем они здесь.
– За моего отца.