Читать интересную книгу Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха - Валерий Карышев

В учреждениях советской пенитенциарной системы с картежными играми велась беспощадная война: руководство ГУЛАГа справедливо считало, что азартные игры подрывают дисциплину. До 1936 года хранение дензнаков на территории исправительно-трудовых лагерей каралось тюремным сроком — как для зека, так и для администрации, вплоть до начальника ИТУ. Эта мера имела целью лишить любителей азартных игр предмета выигрыша и проигрыша. Для внутрилагерного хождения были введены так называемые «боны» (денежные суррогаты). Однако зеки играли и на боны.

В конце сороковых — начале пятидесятых азартные игры (не только карточные) приобрели характер эпидемии. Нередко тюремные игры завершались смертью не только участников, но и очевидцев — любопытных отсылаем к новелле В. Шаламова «На представку» (сборник «Колымские рассказы»). В 70–80-х годах уличенных в игре арестантов, как правило, отправляли на десять суток в БУР (барак усиленного режима). Вместе с тем, по «понятиям», авторитетный блатной не имел права прерывать игру при появлении «вертухая»; обычно контролер, зная об авторитете такого арестанта, терпеливо дожидался окончания партии и лишь после этого конфисковывал колоду и докладывал о нарушении начальству.

В качестве игорной ставки могут выступать деньги, одежда, обувь, продукты питания, спиртное, наркотики, а также имущество, оставшееся на свободе: квартиры, дома, земельные участки, автомобили и т. д. Нередко играют на «желание»: проигравший обязан выполнить определенное желание выигравшего. Академик Д. Лихачев, отбывавший наказание еще в СЛОНе (Соловецкий лагерь особого назначения), писал: «Бывает, что проигравший кричит в окно или в трубу в течение 5–10 минут: «Я дурак, дурак…» Отсюда и выражение: «проиграться в трубу». Вместе с тем, требование исполнения желаний, унижающих достоинство проигравшего (например, поцеловать пассивного педераста или парашу), по «тюремным понятиям», совершенно недопустимо. Со времен чеховского «Острова Сахалин» и поныне карточный долг является для арестанта делом чести. Популярная в криминальном мире татуировка: колода карт, черт с пистолетом и подпись «Проигрался — плати или готовь вазелин!» свидетельствует о приверженности ее обладателя к «правильной», то есть честной, игре. Заключенный, не отдавший игровой долг, становится «фуфлыжником». По желанию выигравшего «фуфлыжник» может быть превращен в пассивного педераста («петуха», «гребня», «акробата»), его могут жестоко избивать. При этом он не имеет права сопротивляться.

Опытные арестанты хорошо знают, что никогда нельзя соглашаться играть «на просто так»: это выражение на зековском жаргоне означает гомосексуальный акт, где пассивной стороной становится проигравший. В случае предложения игры «не под интерес» следует уточнить: «играем ни на что».

Наиболее популярными карточными играми среди российских арестантов являются «бура», «очко», «рамс», «преферанс», «третями», «тринька» (она же «сека»), «терс» («терц»). Кроме вышеперечисленных карточных игр, в тюрьмах и на зонах играют в «байбут» (игра в кости), «тюремного козла» (игра со спичечным коробком), «шмен» (игра на деньги по сумме номера на банкноте).

— Оглашается приговор номер сто сорок два от пятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Лефортовский межмуниципальный суд рассмотрел уголовное дело Кашкетина Николая Васильевича и постановил: на основании изложенного дела, руководствуясь Уголовным кодексом Российской Федерации, признать Кашкетина Николая Васильевича виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса Российской Федерации, и назначить мерой наказания лишение свободы сроком на пять лет с отбыванием срока в исправительно-трудовом учреждении общего режима.

И уголовное дело, и приговор были заурядными, и, видимо, по этой причине народу в зале было немного.

Во-первых, присутствовал тот самый «лох», «терпила», которого он, Коля Кашкетин, попытался «кинуть» несколько месяцев назад; во-вторых, его родственники; в-третьих, свидетели обвинения. Ну и, естественно, — прокурор, судья, «кивалы», то есть народные заседатели, и, конечно же, адвокат.

С адвокатом Коле повезло — накануне суда подследственный готовился к исходу куда более скверному.

Обвинитель требовал от суда максимального срока по третьей части статьи 159: мол, уже дважды судимый, на путь исправления не встал, при задержании оказал сопротивление работникам милиции. Короче, закоренелый преступный тип.

Адвокат, подловив обвинителя на презумпции невиновности, сразу же извлек из нее козырные карты: первая судимость, которую Кашкетин отбывал в ВТК, на «малолетке», давно погашена, руководство ИТК, в которой клиент отбывал вторую судимость, характеризует его как вставшего на путь исправления, по месту последней работы подсудимый также характеризуется положительно, а протокол о сопротивлении работникам милиции составлен лишь спустя день после задержания. К тому же в показаниях работников МВД — явное расхождение во времени и в деталях. На судью эти аргументы произвели должное впечатление; во всяком случае, эпизод с «сопротивлением сотрудникам МВД» был снят, как недоказанный, что сильно повлияло на приговор.

«Пятилетка общака», то есть пятилетний срок в исправительно-трудовом учреждении общего режима, стала для Коли манной небесной. По дороге из здания суда, сидя в автозаке, почему-то именуемом на тюремном жаргоне «блондинкой», осужденный вновь и вновь воскрешал в памяти перипетии своего дела, беседы со следователем и защитником, только что закончившееся судебное заседание и, довольный относительно легким приговором, едва заметно улыбался…

А ведь в «Матроске», где подследственный ожидал суда, следак сулил ему максимальное наказание — десять лет с конфискацией.

«Да ладно тебе, че такого я сделал! — искренне возмущался тогда Коля. — Ну, подумаешь, лохам рыжье фуфловое задвинул. Так ведь за руку их не тянул, не заставлял, сами купились. А насчет гаек этих я тебе все как есть рассказал. Тоже мне преступника нашел. Вон в стране банкиры да финансисты эти хреновы миллиардами воруют, и никто никого не садит».

«А ты не обобщай, — зло перебивал следователь, — я не банкирами да финансистами хреновыми занимаюсь, а конкретно тобой. Где кольца брал? Кто фальшивые пробы ставил? А-а, не хочешь говорить, не хочешь подельников сдавать? Смотри, Кашкетин, пожалеешь…»

Промысел Кашкетина был довольно прост и не требовал ни значительных денежных вложений, ни многодневной разработки будущего объекта мошенничества. Три-четыре раза в неделю Коля, имея при себе несколько позолоченных обручальных колец из астрономической бронзы, с безупречными клеймами 586-й пробы, отправлялся на один из многочисленных столичных вокзалов и аэропортов. Минут сорок он вертелся в кассовом зале, намечая потенциальную жертву — таковой чаще всего оказывалась какая-нибудь пожилая тетенька из провинции, приехавшая в столицу за покупками. Определившись с «терпилой», Кашкетин придавал своей физиономии выражение полной растерянности и, подойдя к женщине, принимался «укатывать лошицу»: мол, извините, такое дело… Сам приезжий, деньги украли, а дома жена на сносях, надо срочно ехать, а не на что. Не купите ли колечко? Недорого отдам, в два раза дешевле, чем в ювелирном магазине. Ну войдите в положение, выручайте, вы ведь сами наверняка мать! Да что вы, настоящее, конечно, вот и проба стоит! Да и не предлагал бы, если бы крайняя нужда не заставила!

Как правило, люди покупались — упоминание о «жене на сносях» особенно располагало к продавцу женщин. (А если клиентами были мужчины, то мошенник обычно говорил о «больном отце».) К тому же Коля был чисто одет, безукоризненно выбрит, говорил тихо, растерянно, и его история выглядела очень убедительно. Он не был похож на грязного вокзального бомжа, просящего на опохмелку, он так хотел видеть беременную жену и потому внушал невольные уважение и доверие. Да и цена за обручальное кольцо выглядела для «терпил» весьма заманчиво. Золото, как известно, всегда в цене — почему бы и не приобрести по случаю?

Мошенник справедливо считал, что подделка если и обнаружится, то произойдет это в нескольких сотнях километров от Москвы. И вряд ли жертва мошенничества отправится в столицу лишь для того, чтобы накатать на него заяву в ментовку. Кроме того, «фармазон» (то есть мошенник) исправно отстегивал деньги «смотрящим» из тех московских и подмосковных группировок, которые «держали» вокзалы и аэропорты. А потому мог всегда рассчитывать на поддержку и помощь при возможных неприятностях с вокзальной или аэропортовской милицией.

Впрочем, от того, что произошло в феврале этого года на Белорусском вокзале, Кашкетина не спас бы даже начальник всей транспортной милиции Москвы, пожелай он помочь попавшему в беду «фармазону».