гинекологии как-то неудобно, но она знает, что я жду здесь. На автопилоте лезу за телефоном, чтобы поскроллить какую-нибудь соцсеть, и обнаруживаю, что проклятая машинка разрядилась. Ни аккумулятора, ни зарядки при себе, естественно, нет…
Разглядывать мертвенно-зеленые больничные стены и окно регистратуры скоро надоедает. Минуты тянутся как часы. Насколько же современный человек зависим от гаджетов… От скуки начинаю изучать выцветший плакат, оставшийся с ковидных времен: маски, социальная дистанция, перчатки эти еще… кто их носил вообще? А, многие же носили, даже я сам. Теперь странно вспоминать, что когда-то пандемия казалась чуть ли не концом цивилизации. Потом был затяжной военный конфликт, а вскоре после того, как он наконец завершился — Одарение. Привыкло наше поколение к потрясениям — куда деваться-то?
Дверь отделения открывается, но выходит не Натаха — девушка в форме медсестры. Вроде в ней и нет ничего особенного — невысокая, чуть в теле — но ее фигура и движения приковывают взгляд. Поравнявшись со мной, девушка смотрит на меня огромными карими глазами и тепло улыбается. Что-то отзывается на ее улыбку. Жаль, что она идет мимо — в регистратуру. Склоняется к окошку. В этом ракурсе она тоже весьма хороша даже под мешковатой формой, но я предпочел бы, чтобы она снова мне улыбнулась…
Судя по моей реакции — нимфа. Да еще не особо удачливая, раз до сих пор работает медсестрой в областной больнице. Отчего-то становится муторно на душе.
В приемную вбегает другая медсестра, постарше, и зовет:
— Оль, давай скорее! С острой болью пациентка!
— Куда положили? — вскидывается Оля. Голос у нее глубокий, теплый и бархатистый.
— Никуда, в смотровой пока.
Оля проходит мимо меня быстрым летящим шагом. Пытаюсь лицом уловить легкий ветерок от ее движения…
— Да вы не волнуйтесь, — обращается медсестра постарше к бледному молодому мужчине — я даже не заметил, как он появился в холле. — Повезло вам, что Оля сегодня дежурит. У нее Дар от Бога — боль унимать, так что вашей жене сейчас станет легче… уже стало.
Вряд ли сестра обманывает встревоженного мужа пациентки. Значит, эта Оля либо уникальный человек с двумя Дарами — таких до сих пор на планете не обнаружено — либо… никакая не нимфа. Просто очень привлекательная женщина, потому я так и отреагировал. Ох-ё, да что это Одарение с нами сделало — от самых нормальных вещей уже ждешь какой-то подставы!
Выходит Натаха. Обнимаю ее, забираю сумку. Спускаемся на парковку, садимся в машину.
— Представляю, как Юлька сейчас квартиру отдраивает, — улыбается Натаха. — Я только войду, а она такая: «Да что ты, мама, не было никаких тусовок, даже не думала ни о чем таком». Помнишь, как мы отжигали, когда родители в Сочи сваливали?
— Натах, а такая медсестра — невысокая, русая, глаза карие — Оля… она же в твоем отделении работает?
— Олька-то? Ну да, а что?
— Вы, может, общались… Не знаешь случайно, она замужем? Или парень есть у нее?
— Оля вдова. Муж ее был психиатром, в Красном Ключе работал.
Страшная страница в истории области — Красный Ключ. Полиция тогда прибыла поздно. Всюду полыхало, телефоны раскалились от вызовов. Никто не был к такому готов. В Красном Ключе ребята оказались через двадцать часов после Одарения. А там же не обычная психушка, а стационар закрытого типа — для приговоренных преступников. Нормальные люди с их мирными Дарами ничего не могли противопоставить сорвавшимся с цепи психопатам. Добраться до города им не позволили, а вот из персонала мало кому удалось спастись.
— Оля теперь одна сына растит, — добавляет Натаха. — Восемь или девять лет, не помню.
Что же, это не проблема… Другое дело, захочет ли Оля бегать по свиданиям через полгода после гибели мужа? Ладно, мое дело — предложить. Вообще такую женщину, если характер окажется под стать внешности, не грех и подождать. Только где бы с ней пересечься?
— Оля на днях ко мне домой придет, — Натаха прячет улыбку. — Договорились, что она дубленку примерит — ту, которую мама из Турции привезла, а мне не подошла. Могу тебе написать, зайдешь как бы случайно… Слушай, а мы же рядом со Стеной едем. Сможешь припарковаться?
Запарковаться в центре трудно, но нам везет — как раз машина отъезжает и освобождает место. До Стены отсюда квартал, не больше.
Просто Стеной, без всяких пояснений, в городе называют стихийный мемориал, возникший чуть ли не на другой день после Одарения. Почему именно этот внутренний двор был выбран, чтобы вешать фотографии погибших и пропавших без вести, теперь уже никто не знает. Однако странно, что сегодня тут никого нет… помнится, прежде к собственно Стене было даже не подойти из-за скопления скорбящих и любопытствующих. Впрочем, и сам я тут не был сколько уже… месяца три-четыре.
Отдельный отсек посвящен рейсу 1919. Самолет разбился 17 декабря в 16:22 при заходе на посадку, последнее сообщение от пилота — о беспорядках в салоне. Что именно произошло, так и не выяснено, но неравнодушные люди собрали на Стене фотографии всех пассажиров и членов экипажа, хотя многие даже не были жителями нашего города. Кто из них неосмотрительно применил Дар, скорее всего, без злого намерения, а просто еще не понимая толком, что это всерьез — и тем самым приговорил их всех?
Другой раздел Стены — трагедия в Красном Ключе. Сорок семь жертв: врачи, санитары, медсестры, охранники, двое полицейских — и пациенты. Их тоже сочли жертвами, хотя теперь уже не установить, кого порешили потерявшие берега товарищи по несчастью, а кого — полицейские и внутренние войска. Ребята тогда стреляли на поражение, после всего, что увидели в поселке.
Самый темный стенд — с теми, кто умер безо всяких видимых причин. Наверно, эти люди просто хотели умереть. Почему раньше не помогли себе в этом? Потому что самоубийство — тоже убийство, а на такое способны не все. Может, эти люди со временем вышли бы из депрессии, поправились, посмотрели на мир иначе. Одарение им такого шанса не оставило.
Остальные фотографии погибших и пропавших без вести — все вместе. Олег среди них, еще аккуратно постриженный, улыбается неуверенно и чуть застенчиво. Вокруг фотографий — граффити: «Дар — проклятие», «Заберите Дар и верните дочь», «Мы этого не просили».
И надписи, и фотографии выцвели, многих уже не рассмотреть толком. Яркие пятна искусственных цветов неуместно смотрятся среди увядших живых, трогательные игрушки запылились и перепачкались. Ясно-понятно, жизнь-то продолжается…