Читать интересную книгу Пикник с покойником - Алена Смирнова

— Не утешайтесь тем, что это была «сладкая смерть», — пресекла мои поползновения в сторону оптимизма Евгения Альбертовна. — Сын устал ждать, когда ему помогут. А ведь и до плановой операции оставалось чуть-чуть. Но Коля не был самым тяжелым пациентом кардиологов, четверть века протянул. Множество малышей лишаются детства, не могут развиться, надеются на чудодейственные возможности скальпеля и, не взрослея, умирают.

У меня першило в горле и пощипывало веки. Обессилевшая Енина откинулась на спинку стула. Тихонько всхлипывала Ляля.

— При необходимости я побеспокою вас снова? — спросила я.

— Только при крайней необходимости, — просипела Евгения Альбертовна.

Мы сдержанно попрощались.

В подъезде я села на ступеньку, вынула сигарету и стала поджигать фильтр.

— Не нервничайте. Дай вам бог не испытать такого. И не испохабьте Женину драму пересказом.

— Завизирую, — не оглядываясь, пообещала я.

Рядом со мной устроилась Ляля. Стрельнула закурить. «Их невозможно перепутать с Ениной», — заверила я себя и тотчас же сообразила: встретила бы женщин на улице, снова бы засомневалась. Ляля, словно прочитав мои мысли, сказала:

— Я немного добавлю.

"Я" прозвучало слишком уж неубедительно. Немудрено: одинокая Ляля тридцать лет безукоризненно и самозабвенно прослужила Ениной. Мне так и не удалось разобраться, что же стряслось с ней в молодости, почему она отказалась от образования, интересной работы, замужества и ограничилась миром Евгении Альбертовны. Сейчас на мои туфли изредка стряхивала пепел пожилая особа, которая не о себе разглагольствовала, а опять же о них с Женечкой.

— Надеюсь, вы не приняли нас за лесбиянок? — встревожилась она. — А то молодость горазда на грязные подозрения.

«Какая из тебя лесбиянка, — подумала я. — Приживалка, домработница, экономка — это вернее». Ляля задержала меня недолго. Поведала, что неотлучно находилась в распоряжении Евгении Альбертовны и Коленьки, хлопотала по хозяйству, а когда с парнем случилось несчастье, забирала его свихивающуюся от горя мать из мастерской после работы — та норовила уйти к могиле на ночь глядя. Енина всегда была для нее примером — никогда не сдавалась. И не за прислугу ее держала, а за близкую подругу, которой можно довериться. Парикмахера и портного умиляло и вдохновляло стремление Ляли походить на Евгению Альбертовну. В общем, она сотворила себе кумира и с восторгом подражала, копировала, млела, когда получалось. Енина на Ляле не экономила, хотя каждый грош норовила отложить на лечение Коли.

— Я заставляла Женю продать квартиру, — застонала женщина. — Зачем нам теперь? Но она настояла на сохранении. Мы ее полгода назад выменяли на мою двух — и ее трехкомнатную, чтобы создать Коле условия. Ну, а после нашей смерти мальчику бы настоящие хоромы достались. Ведь и в кошмарах не могло присниться то, что произошло…

Я готова была тоскливо и громко завыть. Жалко было и Лялю, и Енину. Весь мир было жалко. Я столько гадкого выслушала о людях за последние дни, что растерялась при виде самоотверженной преданности и настоящей дружбы. Значит, бывает такое?

Ляля затушила наполовину выкуренную сигарету, бросила окурок в привязанную проволокой к перилам консервную банку, пожелала мне успехов и пошла к себе. А я смотрела ей вслед и смаргивала слезы.

На улице мне на ум взбрели две вещи: первая — объяснимая, вторая — не очень. Я запретила себе мысленно мусолить повествования Евгении Альбертовны и Ляли, чтобы не сгубила сентиментальность. В кардиоцентр мне предстояло заявиться спокойной и непредвзятой. Но почему я решила, будто Енина любила Леву за то, что доцент-кардиолог Нинель Михайловна Зингер поставила ее Коле правильный диагноз? Накрепко же во мне ассоциировались люди из мастерской с Левушкой.

Бередить душу Нинель Михайловны письмом о благодарных больных было бы неуместно. Звонить в Нью-Йорк Мусе или Зорию — глупо. Вряд ли они помнили нечто яркое из маминой медицинской практики. А вот Софа могла. Я сделала большой крюк и свалилась на ее голову не комом снега — неразорвавшейся бомбой.

— Поленька, какая приятная неожиданность!

— Не обессудьте, что без приглашения и предупреждения.

Софья Григорьевна Зингер, младшая сестра Давида Григорьевича, вдовствовала и наотрез отказывалась подаваться к иным берегам, хотя дети и звали. Мы поревели о мертвых, посочувствовали живым. Потом Софа вытерла смоляные очи фартуком и изъявила согласие обслужить мои журналистские нужды. Однако уже минут через пятнадцать она сказала:

— Поленька, Нинель сделала людям столько добра, исправила столько чужих оплошностей и ошибок.

— Здесь особый случай, ребенка едва не загубили. Еще раз по буквам: что связывало Нинель с пациентом?

— Порок сердца. Упущенное время. Если что-то еще всплывет в памяти, позвоню, — заверила Софа.

Я зашагала к медикам. Измайлов, Измайлов, откуда в тебе уверенность, будто ноги кормят лишь сыщиков? Не велел мне показываться в гостинице и полагаешь, я перебираю дома клавиши компьютера? Прежде чем за него плюхнуться, надо облазить город вдоль и поперек. Я бы давно купила машину, но нельзя. При моей склонности к отключкам вдоль шоссе ни один фонарь не устоит. Да и перед пешеходами надо чувствовать ответственность. Они же не виноваты в том, что я — женщина с закидонами. Такси тоже отпадает. Счет за него редакторам можно предъявлять, только если хочешь их умертвить.

Метро, трамвай, троллейбус… Очнулась я в кабинете главного врача. «Зачем тебе пить, детка? — недоумевает иногда Измайлов. — Ты, счастливица, и без спиртного вырубаешься». «Шампанское подорожало?» — ехидничаю я.

— Итак, побеседуйте с хирургами, расспросите о житье-бытье. Сразу поймете, что мы не чудовища…

О, оказывается, с полковником милиции я разговаривала телепатически, а с доктором вслух. Однажды получилось наоборот, еле вывернулась.

И снова звучали грустные истории. Стоимость искусственных клапанов и лекарств потрясала, стоимость своего труда врачи стыдливо умалчивали.

— Но кто-то же оплачивает операции собственных детей! — воскликнула я.

— Пожалуйста, первая семья за последние несколько месяцев, — скривился данный мне в поводыри доктор. — Деньги спонсорские. Отец в палате с мальчиком.

— Можно его отвлечь?

— Попробуйте.

Сказать, что отец был полумертв от усталости, значит, покривить душой.

Даже трупы порой улыбаются каким-то последним видениям. Этот же изможденный и угрюмый человек, еле разлепляя сухие губы, сразу предупредил:

— Боюсь. Любая моя положительная эмоция отнимет у сына что-то хорошее. И, соответственно, добавит дурного.

— Давайте немножечко поговорим о спонсоре.

Он кивнул и скороговоркой рассказал, как ухудшилось состояние ребенка. Распродав мебель, дачу и золотишко жены, люди поняли: и себя продав, на срочную операцию не наберут. Им было стыдно и тяжко, но они дали объявление в газету, указали номер благотворительного счета. Кто-то ссудил сто рублей, кто-то пятьсот. Несколько граждан пожертвовали «открытые письма» — призывали не попрошайничать, а найти способ обогатиться. И вдруг, когда надежда почти растаяла, к ним = пришел человек. Изучил выписки из истории болезни дитяти, справки, не побрезговал рецептами. Шепнул:

— Ждите поступлений. И не солгал. Но имя свое обнародовать запретил.

— Не майтесь, — сказала я. — Сегодня рок свел меня с женщиной, лишившейся сына. И прокутить накопленные на его операцию деньги — не в ее стиле. Это Енина жертвовательница?

— Не упоминайте в статье, чтобы не обиделась. Но ведь распирает от благодарности. Наш ангел-хранитель — Евгения Альбертовна Енина…

Обычно я не пишу с лету, даю материалу и впечатлениям отстояться. Но на сей раз я была не прочь изменить привычке. Не успела. Зазвонил телефон.

— Немедленно включи телевизор, — потребовал полковник Измайлов.

— Летом я его принципиально не включаю.

— Включи, посмотри, а потом спустись ко мне. Поведаешь о своих фокусах.

Звучало грозно. Наверное, Вик попал в объектив камеры, дал интервью и прятал за свирепостью желание похвастаться своей телегеничностью. Я исполнила его прихотливую волю.

— Криминальная хроника, — то ли с виноватой, то ли с саркастической улыбкой объявил диктор. — Вчера вечером в своем офисе был убит генеральный директор…

Иногда скорость мысли опережает даже самую современную технику. «Иван или Юра?» — успела прикинуть я за секунду. Но на экране появился особняк, в который наведывался подставной от мафии, вернее, приставленный ею к Юре Саша.

— В прошлом трижды судимый, подозреваемый правоохранительными органами в активизации деятельности мощной преступной группировки и причастности к устранению ряда лиц… — вещал диктор.

Показали кабинет и труп.

— Рядом с телом была найдена записка, гласящая: «Привет от Алекса». Напечатано послание на машинке убитого. Вероятно, речь идет об умершем недавно от передозировки сильнодействующего наркотического средства Александре Люблинском, который был известен в преступном мире под кличкой Алекс, но никогда не привлекался к уголовной ответственности…