— Сколько? — спрашивает она.
— Тридцать восемь и восемь.
— Сколько?!
— Простите, я не то сказал. Просто задумался. Может быть свет включить?
— Не надо. Так лучше. — Камилла Палья тяжело вздыхает. — Не могу понять, как это может быть, — говорит она.
— Я думаю здесь все психически заострено, — говорит Александр Генис, — как говорит наш ученый психолог, начальник этой Зоны. Она изжила себя.
— Кто?
— Зона. Вы понимаете, у нас в Америке всё занижается. Например, вам показывают кино, а вы говорите: телевизор. Здесь все наоборот. Человеку показывают палец, а он почему-то считает, что это — слово на букву х.
— Все равно мне непонятно, как это можно делать миньет, и тут же пить чай. Прямо сразу же, в одной сцене. Тут же заключать сделку и продавать нашу Родину. Невероятно. — Она опять вздыхает. — И да, — добавляет она, — если в эту душную ночь вы решили трахнуть меня, то знайте: это невозможно. Есть преграда…
— Она всегда существовала, — быстро говорит Александр. — Но сначала вы. Говорите.
— Я Бесполая Инопланетянка.
Александр уже готов был сказать:
— Я тоже. — Но он только закашлялся на полуслове.
— Я Бесполый Абориген, — медленно произносит Генис.
— Нас не запихать в одну кров… в одну сцену, — поправляется девушка.
— Мы можем занизиться по-американски, — говорит Александр. — И будем оба Аборигенами.
— Или завыситься по-русски, — говорит Камилла Палья. — И быть Инопланетянами. — Камилла протягивает вторую руку. — Посчитай, сколько сейчас у меня пульс.
— Нормальный, — отвечает Александр.
— Сколько точно?
— Тридцать шесть и шесть.
Они начинают тихонько тереться друг о друга. Не помню точно, но кажется, как стеклянная палочка и мех. В палате и без света становится все светлее и светлее. Заходит санитар. Между телами возникает вольтова дуга. Сноп искр ослепляет и оглушает санитара. Он падает без чувств. Александру кажется, что он летит вместе с любимой женщиной по Временной Трубе. Цель ясна. Это Семнадцать. Где? Где это? Дверь в Заветный Ноев Ковчег? Это же сумма цифр на двери моего дома, — в ужасе понимает он. — Ведь там его могут ждать жена и дети.
Радзинский со слезами на глазах просит Пелевина и Сорокина изменить тот лист сценария.
— Ну, пожалуйста, впишите Гарри Поттера. Они же меня убьют.
— Убьют не — слово на е с приставкой: вы — шутит Владимир.
— Ну, надо же! — разводит руки в стороны Виктор. — Все хотят Гарри Поттера. Чё тогда врать, что он неживой.
— Да он живее всех живых, — говорит Владимир. — Затмил даже Джона Леннана.
— В очередь, сукины дети! В очередь! — громко говорит Виктор и захлопывает перед носом каптерщика дверь.
Опальный драматург садится на пол у двери, вынимает из кармана окурок сигары и долго причмокивает, пытаясь раскурить ее.
— Мне кажется, я сам становлюсь вампиром, — говорит сам себе Радзинский. Ему кажется, что он приподнимается на полом. — Я Варенуха! — кричит он.
— Что он там болтает? — говорит Виктор.
— Есть, наверное, хочет, — говорит Владимир. — Может, дать ему банку тушенки?
— Дай.
Владимир приоткрывает дверь и просовывает в щель большую банку американской тушенки.
— А нож? — облизываясь, спрашивает драматург.
Ему подают складной нож с ложкой и вилкой и пачку галет.
Банка большая, в ней много мяса и вкусного, тающего во рту белого жира. Она быстро убывает. Из двери ему бросают упаковку баночного пива Бавария.
— Спасибо! — кричит Эдик. — А то я забыл сразу вам сказать.
— Не за что. Не за что, амиго. Это тебе пришла посылка от Американского Президента.
— Почему вы не передали мне ее всю?
— Не положено. — Таков был краткий ответ из-за двери.
— Больше он ничего не просил мне передать? — Эдик заглянул в пустую литровую банку и облизал ложку.
— Нет. Он только написал, что ты избавил его от чувства вины перед собственным народом.
— Да, конечно. Непонятно только почему?
— Потому что каждый сам отвечает за свою историю, — послышалось из-за двери. — Теперь отвечать придется нам.
— Пусти козлов в огород, они всю капусту захватят себе, — говорит негромко Эдик. — Все мои мысли используют.
— Что он там опять бормочет? — спрашивает Виктор.
— Говорит, что мы не даем ему ни тушенки в достаточном количестве, ни бумаги, ни капусты. Он мог бы и сам все написать, — говорит, как переводит Владимир Сорокин.
— Ладно, дай ему сто долларов и сигару, — говорит Виктор Пелевин. Он берет, и сам выносит Эдику сто баксов и настоящую Гаванскую сигару.
— Зачем мне сто долларов? — спрашивает Радзинский. — На лоб, что ли приклеить? Все равно завтра всех расстреляют.
— Ладно, давай сюда деньги, — говорит Виктор. — Оставь себе только сигару. А мог бы на эти сто баксов купить себе у нас еще одну Гаванскую сигару, — добавил Писатель и скрылся за дверью.
Эдуард очень расстроился из-за того, что отдал этому Пелевину последние деньги. Он сказал:
— Ну, настоящие козлы эти Писатели.
— Козлы! — крикнул он.
Писатели безмолвствовали. Они писали продолжение. К утру тема должны быть закрыта.
Анка спала, положив одну руку на пулемет.
— Счастливая жизнь у нас наступит завтра, — мечтательно сказал Пустота. Он лежал на спине и смотрел на далекие звезды. Небо было ясным. Ни облачка. — Перебьём на — слово на х — всех — слово не е с й на конце.
— А ты сам-то сейчас трахаться не хочешь? — спросил Василий Иванович.
— Сегодня я бы еще потрахался, — говорит Петька. — Только с кем?
— С кем, с кем? Ну не со мной же. — Слово на букву е с приставкой: вы — вот Анку-пулеметчицу.
— Вы серьезно? Вы не обидитесь?
— А что мне обижаться? На что? Я с ней детей крестить не собираюсь. Она ведь Бесполая.
— А как вы тогда мне предлагаете ее трахнуть? Я не понимаю.
— Я ничего тебе не предлагал, — отвечает Зю.
— Ну вы только что сказали, чтобы я ее — слово на е с приставкой: вы. — Разве это?.. — Анп приподнялся на локте.
— Да я просто так сказал.
Нинон резко всхрапнула, почмокала губами и сказала, как будто и не спала только что:
— Прекратите болтать на — слово на х. — Какие из вас — слово на ё. — Вам только на митингах речи толкать. Другие взяли бы да давно трахнули.
— Но как?! — хором воскликнули ребята. Но Нинка ничего не ответила. Она уже опять спала.
— Как? — опять повторил Анп.
— Да брось ты голову ломать, — сказал Зю. — Болтает она спросонья не подумавши всякую чепуху. Ты лучше подумай о том, чтобы она завтра нас самих к стенке не поставила.