подразделений советских войск было не менее трех километров. Поэтому фашисты шли открыто, без опаски. Они не успели принять боевой порядок, рассредоточиться — неожиданно, как из-под земли, ударил пулемет. Враг заметался. Поднялась паника…
Накануне вечером гвардии старший сержант Бобаджанов не только в точности исполнил приказ командира роты, но и, как это делал всегда, действовал по обстановке, на месте уточняя и совершенствуя выработанный командиром план. Это касалось скрытности выдвижения, выбора позиции, маскировки окопа и ходов сообщения и т. д. За ночь расчет отрыл один основной окоп и три запасных. Пулеметчики соединили их ходами сообщения на случай маневра. С рассветом, ничем не выдавая себя, потренировались в смене огневой позиции. Мирзо выбрал ориентиры, измерил расстояния до них, занес все это в карточку, наметил секторы огня.
Снизу от реки веяло сыростью, она пробиралась под шинели, вызывала неприятный озноб.
Мирзо посоветовал:
— Не подпирайте стенки окопа, прижимайтесь друг к другу. Грейтесь, пока солнце не поднимется.
— Ничего, старшой. Ось, гитлерюги пидуть — буде дуже жарко, — отвечал Василий Хорунжий.
— Щоб им було жарко, а мы и в холодке побудемо, — слышался голос Цыбулько из-за спины Василия.
Мирзо понимал состояние молодых бойцов. Пока держатся, не паникуют. Но это всего лишь внешние признаки. А что на сердце? Пережив черные дни оккупации, его подчиненные принесли с собой лютую ненависть к фашистам и жажду бить их. Но они были неопытны, не обстреляны в боях. За несколько дней после прибытия новички попривыкли к боевой обстановке: слышали канонаду, видели раненых. Мирзо занимался с ними, тренировал в стрельбе из пулемета, передавал свой опыт.
Но, как говорят украинцы, «не кажи гоп…» Что мог сказать Мирзо о подчиненных, если они еще не нюхали настоящего пороху, не видели идущих на них танков, не испытывали страха перед «психической» атакой пьяных гитлеровцев. И сможет ли он сказать это «гоп» утром, когда немцы приготовятся и двинут на наши позиции…
Когда из окопа ударил «максим», фашисты, напоровшись на свинцовые кинжалы, попятились, а Хорунжий, подавая наводчику снаряженную ленту, запел: «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч…» Мирзо так обрадовался, будто случилось что-то очень хорошее, очень важное…
Потом была еще контратака, но уже тщательней подготовленная и организованная. И еще одна — с охватом флангов, — когда расчет вынужден был перетаскивать пулемет с одной позиции на другую, вести огонь справа, потом слева и опять бежать по ходу сообщения на старое место, чтобы полоснуть свинцом по фашистам, подбегавшим к окопу так близко, что Мирзо разглядел на каске бегущего впереди солдата нацарапанные буквы и рыжую щетину на небритом подбородке…
Оторванный от своих, пулеметный расчет Бобаджанова стойко отражал бешеный натиск врага. Героями в расчете были все — Хорунжий, Цыбулько, Ощан. Пример мужества, презрения к смерти, мастерства показывал командир. В самые критические минуты Мирзо сам припадал к «максиму» и вел огонь то экономно, короткой дробью, то длинными очередями, с рассеиванием по фронту. Видели бы его учитель Дронов, парторг Турлигалиев, командир роты Чередниченко! Видели бы, сколько полегло оккупантов перед окопами пулеметчиков…
Передышка приходила только с наступлением ночи. А днем бой разгорался с новой силой. Одиннадцать контратак отбили гвардейцы. Двое суток стояла, и не просто стояла, а сражалась, маленькая крепость, как островок среди бушевавшего моря огня. Горстка бойцов во главе с Бобаджановым приковала к себе и связала руки целой вражеской роте.
А потом, когда пришли подразделения полка и отбросили противника, гвардии старший сержант Бобаджанов с расчетом вернулся в свою роту.
Вся дивизия узнала о подвиге пулеметного расчета Мирзо Бобаджанова. Командование представило гвардейцев к государственным наградам. И в числе первых, кто поздравил Бобаджанова с боевым успехом, был Юрий Дронов. Он выкроил час, приехал в полк, а оттуда — в батальон Федорова. Встретились они, как родные братья.
— Ну, Мирзо! Ну, молодец! — восторженно говорил Дронов, разглядывая своего ученика. — Дал захватчикам прикурить — и на том свете не придут в себя…
— Вам спасибо, Стрелял, как вы учили.
— Теперь сам учи. Мастер ты большой, передавай опыт другим.
Мирзо согласно кивнул:
— Конечно. Без этого нельзя. Молодежь все время приходит, надо учить.
Вскоре в роту прибыли два офицера. Один был в звании майора, другой — лейтенант. В пулеметном взводе познакомились с Бобаджановым. Лейтенанта Мирзо знал — это был помощник начальника политотдела дивизии по комсомольской работе Иван Киселев. А гвардии майора Мирзо видел первый раз. Был он выше среднего роста, строен, крепок и по-мужски красив. Черные кавказские усы, видно, не подстригались с начала войны, они пышно нависали над ртом, полностью закрывали верхнюю губу. В лице было что-то орлиное и лихое. На вид майору было около тридцати лет, но с таким не чувствуешь разницы в годах.
— Мурадян, — назвал себя майор, — заместитель начальника политотдела дивизии. Можно сказать, новичок: всего три дня как в дивизии.
Майор подал руку, Мирзо протянул свою. Рукопожатие получилось крепким и сердечным.
Когда обычные в таких случаях темы разговора были исчерпаны, гвардии майор Мурадян сказал Бобаджанову:
— Центральный Комитет ВЛКСМ наградил вас Почетной грамотой. Мы привезли ее.
Киселев развернул свернутый в трубку лист плотной бумаги. Это была грамота — красочная, с оттиснутыми изображениями орденов, которыми награжден комсомол, и большим заголовком, отпечатанным бронзой. Внизу синела размашистая подпись первого секретаря ЦК ВЛКСМ Николая Михайлова.
— Вот это да! — ахнули в восхищении подчиненные Бобаджанова, которые были тут же.
— Сегодня вручим, — сказал Мурадян Бобаджанову. — Сейчас мы с Киселевым пойдем к комбату и решим, когда можно будет собрать комсомольцев.
Это была первая встреча Мирзо Бобаджанова с гвардии майором Мурадяном. Вручив комсоргу роты Почетную грамоту ЦК ВЛКСМ, он ушел, пообещав скоро опять побывать в пулеметном взводе. И пришел, и опять не один, а в этот раз с Дроновым. Этому визиту предшествовал разговор в политотделе.
Но предварительно поясним, каким образом Мурадян оказался в 97-й гвардейской стрелковой дивизии.
В начале 1944 года гвардии майор Мурадян был направлен с фронта на Высшие курсы политсостава Красной Армии. Они находились под Москвой, в Перхушково. Курсы дали Мурадяну много. Лекции читали работники ЦК партии и Наркомата иностранных дел, офицеры НКО и ГлавПУ РККА, военные ученые, пропагандисты, прошедшие фронтовую школу. Поездки в Москву, посещения выставок и предприятий, встречи с рабочими, артистами, писателями обогащали Виктора Аслановича, как и других слушателей, знаниями, расширяли его кругозор, вооружали опытом работы.
После курсов Мурадян получил назначение в 97-ю гвардейскую стрелковую дивизию на должность заместителя начальника политотдела. Гвардии подполковник Пантелеев, начальник политотдела, ввел своего зама в курс дела, представил офицерам штаба, политработникам. На другой день Пантелеев сказал Мурадяну:
— Надо выпустить листовку о пулеметчике Бобаджанове.