ее, чтобы она почувствовала боль. А потом он ударит ее — «сухая, как пустыня, никчемное, бесполезное создание» и все-таки навалится сверху, разрывая ее изнутри и…
Это не Сайам. Это не они. Это не они.
Фир отстранился и посмотрел на нее, и она поняла, что он почувствовала ее страх.
— Фир…
— Сейчас я снова поцелую тебя, Шербера, — сказал он чуть охрипшим от возбуждения голосом, и она кивнула. — Я не сделаю тебе больно. Я обещаю.
— Я верю тебе, — прошептала она.
Фир накрыл своими губами ее губы, и теперь она встретила этот поцелуй гораздо увереннее, чем в первый раз. И когда, приоткрыв рот для следующего вдоха, который вдруг оказался почти болезненным из-за горячего твердого тела, накрывшего ее тело, она ощутила осторожное движение его языка, то не отстранилась. Позволила ему коснуться ее языка и даже робко ответила на это прикосновение, исторгнув из груди Фира короткий стон.
— Шербера, — выдохнул он ей в губы и поцеловал ее снова, зарываясь рукой в ее разметавшиеся по шухиру волосы. — Я не причиню тебе боли. Я просто хочу тебя коснуться.
Он спустился к ее шее, легко поцеловал след веревки, уже ставший ярко-розовым вместо фиолетового, каким был утром, и снова коснулся языком ее груди. И еще, и еще, и еще. Он терзал языком ее грудь, и ей было все тяжелее дышать, тяжелее думать, тяжелее бояться. И ее бедра словно сами разошлись и сжались, и из груди вырвался легкий стон, и Фир прошептал что-то на языке, которого она не знала, и на мгновение сжал ее грудь рукой, чтобы тут же отпустить, пока ей не стало больно.
Но ей уже было больно. Между ног стало горячо и как будто тяжело, и когда его пальцы снова приблизились к этому месту, она почти неосознанно подалась навстречу.
— Сейчас я коснусь тебя там, Шербера…
Она охнула, когда его огрубевший от оружия палец задел какой-то чувствительный, странно набухший узелок — совсем легко, едва похоже на настоящее прикосновение, но которое отозвалось в ней новой волной этой приятной боли, которую она уже знала. Почти тут же язык ударил в самый кончик ее соска, и Шербера схватила Фира за волосы, когда пронзившая ее молния прочертила свой путь по ее телу и ударила туда, где только что был его палец.
— Фир!
— Тебе больно? — казалось, каждое слово дается ему с трудом. Она чувствовала прикосновение его твердой плоти к своему бедру, она знала, что он полон желания — но все же сдерживается, — и она не понимала, почему, потому что раньше, еще два дня назад, никто из ее спутников не стал бы сдерживать свою похоть так долго.
— Нет… — вымолвила еле слышно, потому что его рука снова оказалась вдруг так близко… почти коснулась… — Нет…
Но она сама не знала, что «нет».
Шербера сжала зубы и выгнулась, когда кончик пальца снова задел этот чувствительный узелок… и на этот раз он никуда не делся, а остался там, спустился чуть ниже и сразу же вернулся, потирая, кружа, наполняя ее странными ощущениями, заставляющими мир темнеть, а звуки — замирать где-то вдали.
— Инифри, — всхлипнула она.
Ее бедра словно зажили собственной жизнью под прикосновением этого пальца, они сжимались и дергались, и Фир застонал ей в грудь, не прекращая касаться ее, не прекращая мучить ее этой странной пыткой, заставляющей ее сердце замирать, а дыхание — вырываться из груди тяжелыми резкими всхлипами.
— Проклятье Инифри, Шербера, я теряю разум, я…
— Карос каросе! — раздался с той стороны палатки голос, и они оба замерли в свете факелов, тяжело дыша и глядя друг на друга. — Карос каросе!
Фир отпустил ее и вскочил на ноги в мгновение ока, когда кто-то потеребил полог палатки, прося разрешения войти.
Шербера не ждала, что он прикажет ей прикрыть наготу, ведь Сайам и остальные не приказывали, но он неожиданно поднял с пола и подал ей покрывало, хотя сам остался совершенно обнаженным.
— Войди.
Подобострастно склонивший голову юноша был ей не знаком, но Шербера определенно слышала его голос раньше, в палатке фрейле. Он уставился на ее шрамы и синяки, на ее лицо, наверняка покрытое румянцем, на ее разметавшиеся по плечам волосы…
— Говори же, мальчик, — сказал Фир нетерпеливо и резко, закрывая Шерберу собой. — Ты пришел сюда, чтобы разглядывать мою акрай?
— О нет, карос каросе! — поспешно сказал тот, поклонившись. — Вовсе нет. Я пришел сказать тебе, что южное войско взошло на плоскогорье и вот-вот будет здесь. Господин просил тебя прийти к нему до утреннего сигнала. Я могу передать ему весть.
— Ступай и скажи, что я приду, — сказал Фир спокойно, и мальчик исчез за пологом, оставляя их одних.
В тишине, которая должна была закончиться сигналом, призывающим постовых сменить друг друга.
— Фир, — позвала Шербера, когда он подошел к куче лежащей на полу одежды и поднял сараби — на полное облачение не было времени, утренний сигнал должен был прозвучать уже совсем скоро. — Фир, это моя вина. Я виновата.
Он замер с сараби в руках, а потом обернулся к ней: все еще возбужденный, с темным от желания взглядом, который охватил ее обнаженное тело и заставил ее вспыхнуть.
— Ты не виновата, Шербера, — его голос все еще был чуть хриплым. — Отдыхай. Ночь еще не закончилась.
Но она поднялась. Пока Фир натягивал сараби, Шербера, кусая губы, подошла к нему и положила руку на его обнаженное плечо, делая то, что должна — и чего хотела сама.
Она была готова к тому, что он отбросит ее руку и даже ударит, но он этого не сделал и только выпрямился и посмотрел на нее сверху вниз, ожидая, что она скажет.
Это не Сайам, в который раз сказала себе она. Это не он, и он не убьет тебя просто за то, что ты с ним заговорила.
— Это моя вина, — повторила она. — Я должна была…
— Оденься, — сказал он резко, но все так же не двигаясь с места и глядя на нее.
— Мы не связались, — продолжала Шербера все так же мягко, хотя внутри с каждым словом — словом неповиновения! — словно закручивались узлы. — Если южное войско объявит отбор, мне придется участвовать.
— Ты не выйдешь из палатки фрейле, — сказал Фир с яростью, которая заставила ее отступить… но снова шагнуть вперед, когда страх перед тем, что будет, пересилил страх перед тем, что есть.
Если она сейчас потеряет их, тех пятерых, кого дала ей великая Инифри, она может лишиться всего. Богиня не одаривает милостями дважды, и следующие ее