— Кто же это? — вмешался кто-то.
То был человек средних лет и среднего роста, откормленный и холеный, с щечками, как спелые яблоки, с добродушной улыбкой и маленькими сонными глазками. Привратник шепнул ему на ухо несколько слов. В тот же час глазки проснулись и принялись рассматривать молодого человека с живейшим интересом.
— А! — сказал он. — Так этот мошенник утверждает, что он барон Элион де Жюссак?
Молодой человек сделал шаг вперед.
— То есть как утверждает? Что это значит?..
— Боже мой, — продолжал толстяк спокойно. — Я только хочу сказать: вы уверены?..
На этот раз крестник Арамиса рассердился.
— Уверен ли я, что я — это я? Черт подери, ну и вопрос!..
Собеседник попытался его успокоить.
— Потише, потише, мой дворянин! Не выходите из себя. Сейчас о вас доложат. — И он направился в кабинет господина де ла Рейни, сделав привратнику знак следовать за ним.
Через минуту тот вышел и с ехидной улыбкой на лице и с фальшивой почтительностью в голосе произнес:
— Господин генерал-лейтенант полиции имеет честь передать господину барону Элиону де Жюссаку, что просит его пожаловать в кабинет мэтра Ламот-Мутона, секретаря суда.
III
МЕССИР НИКОЛЯ ДЕ ЛА РЕЙНИ
Когда герцогиню Бульонскую препроводили в Горячую комнату, где она впоследствии была осуждена за колдовство, — единственной ее виной, по словам Сен-Симона, был слишком острый язык, — господин де ла Рейни спросил ее: «Видели ли вы дьявола, и каков он?» — «Нет, сударь, я его не видела, — ответила сия знатная дама, — но вижу его сейчас: он переоделся в государственного советника».
Действительно, таким был мессир Николя, как прозвали его в народе. Он отнюдь не слыл Адонисом или Аполлоном; имел явно пережаренный цвет лица, жесткие черты, очень близко посаженные глаза, круглые и пронзительные, длинный нос, острый и щедро украшенный оспой. Проницательная физиономия свидетельствовала о характере хитром и коварном, повадками он напоминал куницу, ласку или лису. Вместе с тем над глазами высоко возносились брови Зевса Громовержца, придававшие этому узкому лицу весьма грозный вид, усугубленный мощным голосом, гремевшим как приговор Верховного суда.
Генерал-лейтенант сидел за столом, заваленным письмами, рапортами и досье. Господин, которому было поручено доложить об Элионе, стоял позади де ла Рейни. Секретарь суда Ламот-Мутон рылся в бумагах у бюро. Это был человек небольшого роста, слащавый, округлый и весьма довольный собой. Его присутствие делало визит похожим на допрос после ареста и заключения под стражу.
Барон вошел, держа шляпу в руке.
— Кто вы? — спросил секретарь.
Явно задетый таким приемом, молодой человек нетерпеливо возразил:
— Но, сударь, я уже имел честь вам доложить…
Тот резко оборвал его:
— Довольно, замолчите, вы наглый самозванец!
Эти слова для господина де Жюссака были словно удар хлыстом. Он побледнел, глаза его сверкнули, лицо свело судорогой. Он задрожал от гнева и, казалось, стал еще выше ростом. В один прыжок, словно его подбросила неведомая сила, барон оказался перед секретарем суда, держа руку на эфесе шпаги, наполовину вынутой из ножен… В этом движении, во взгляде, в выражении его лица была такая угроза, что особа, стоявшая за креслом мессира Николя, и секретарь суда Ламот-Мутон, безмятежное лицо которого вдруг сморщилось от страха, бросились к нему с криками:
— Негодяй, что вы делаете?
— Сюда, стража, сюда!
Господин де ла Рейни даже не пошевелился.
— Оставьте, Дегре! Не надо, мэтр Ламот! — произнес он с ледяным спокойствием. — Негодяй ответит за свою дерзость в четырех стенах на дне каменного мешка.
Элион постарался овладеть собой. Он убрал шпагу в ножны. Стряхнув с себя двух повисших на нем стражников, барон приблизился к генерал-лейтенанту и, уперев кулаки в стол, поглядел прямо в глаза господину де ла Рейни.
— Сударь, — глухо произнес он, сдерживая гнев, — надо иметь серьезные основания, чтобы делать подобные утверждения… Дворянин не оскорбляет дворянина без причины таким вот образом… Извольте привести мне свои доводы… И если я не найду их достаточно убедительными… горе вам… Невзирая ни на что — ни на охрану, ни на разницу в положении и возрасте, я отомщу оскорбителю, уничтожу его, ибо, чтобы защититься от укуса змеи, надо ее раздавить!..
— Клянусь, — закричал генерал-лейтенант, — это уже переходит все границы!.. Осмелиться на такую дерзость!.. Я ведь одним росчерком пера могу отдать его под суд, который навечно сошлет его на королевские галеры!
Дегре наклонился к провинциалу.
— Поверьте, — сказал он, — лучше прекратить эти шутки… Как бы не зайти слишком далеко… Лучше сознайтесь! Вам это зачтется.
— Да, сознайтесь, молодой человек, — фистулой произнес канцелярская крыса Ламот-Мутон.
— Сознаться… Но в чем? — вскричал взбешенный Элион.
— Черт возьми! В том, что вы — не барон де Жюссак.
— Сознаться, что я не… Ах нет!.. Заниматься самооговором! Тысячу раз нет!..
— Итак, вы осмеливаетесь утверждать…
— Что я сын моего отца?.. Да, проклятье! Я настаиваю! И буду настаивать до конца жизни!..
— Но где доказательства?
— Да, доказательства… — повторил толстенький секретарь суда.
— Доказательства?.. — растерялся барон. Потом, ударив себя по лбу, воскликнул: — Ах, черт возьми! Ну что я за дурак!.. У меня же есть доказательство… Рекомендательное письмо моего крестного отца…
— Господина д’Аламеды, не правда ли? — спросил де ла Рейни насмешливо и протянул руку. — Дайте письмо.
— Сейчас.
Барон де Жюссак поспешно сунул руку в карман. Но там было пусто.
— Какое несчастье!.. Его нет!.. — в ужасе воскликнул он.
— Черт возьми! Я это предвидел, — с отвратительной усмешкой продолжал де ла Рейни. — Держу пари, что сейчас вы скажете, будто потеряли его.
— Потерял… Нет, это невозможно… Оно было в кармане еще вчера вечером…
И бедняга в отчаянии принялся обшаривать карманы.
— Не трудитесь! — продолжал мессир Николя. — Вы ничего не найдете. Поглядите-ка сюда! Это, конечно, оно? — И генерал-лейтенант подошел к бюро и, взяв большим и указательным пальцами бумагу, потряс ею в воздухе. Ужас охватил крестника Арамиса. Он узнал конверт с печатью и тонким изящным почерком. Господин де ла Рейни настаивал:
— Я его получил от господина де Жюссака, того самого, который только что был здесь. Он уже ушел.
А секретарь суда язвительно прошипел:
— Подлинник всегда один!