— Что тут происходит? — осведомился он.
Саймон перестал слушать. Ему всегда было трудно понимать речь незнакомого человека. Только когда он узнавал кого-нибудь поближе, и этот человек ему нравился, его слова обретали какой-то смысл. А порой он слышал не только слова людей, но и их мысли. Этот человек был рассержен — это Саймон понимал, и он видел жесткие слова, слетавшие с губ незнакомца. Но у него был какой-то странный акцент. Саймон не смотрел на этого человека. Вместо этого он глядел на ангелов.
— Ангелы сыграют еще? — спросил он мать, но она только прижала палец к его губам.
Сердитый человек задал матери Саймона лишь один вопрос.
— Ему будет тринадцать после Рождества, — ответила она, и мужчина презрительно фыркнул.
Но настоятель заговорил с ним своим двойным голосом, и в нем звучала угроза, и тогда сердитый человек начал кричать. Мари обхватила мальчика руками, когда этот человек ушел. Настоятель повернулся к ним, и Саймон съежился под его взглядом.
— Как тебя зовут? — спросил настоятель.
— Саймон, — ответила мать за Саймона. — Саймон Пеплоу.
— Ну что же, Саймон Пеплоу, — сказал настоятель. — Как насчет того, чтобы начать ходить в школу с понедельника, утром?
Саймон потряс половой, внимательно глядя на настоятеля. Свет от Камня ангела мерцал вокруг настоятеля, и снова появилась его двойная тень.
— Он придет сюда, — поспешно заверила мать. — Спасибо вам, сэр.
И, поймав руку настоятеля, она поцеловала кольцо на его пальце. Потом мать стащила Саймона с сиденья, и они вместе покинули церковь. Оглянувшись, мальчик увидел, что настоятель наблюдает за ними, и Саймону показалось, что он видит, как в солнечном луче, упавшем на плащ старика, бьются черные крылья.
14
Прошло больше часа, а Саймон с матерью все еще шли по городским улицам. Саймон не мог поверить тому, что она говорила. Он швырнул о стену камень.
— Я не хочу, — сказал он.
— Саймон, здесь нет для нас места, — возразила мать.
Они кружили по городу в сгущающихся сумерках и, наконец, добрались до Ивовой рощи. Голые склоненные ветви деревьев развевались на ветру. Перед Саймоном стояла таверна «Семь звезд», за которой открывался вид на поля. Холодало, но Саймон был так сильно расстроен, что ощущал лишь холод изнутри.
— Я не хочу, — повторил он.
Мать взяла его за руку. Она подвела его к низкой каменной стене и уселась на нее. Саймон устроился рядом, и она, сняв шерстяную шаль, накинула ее им обоим на плечи. В эту же шаль она заворачивала сына, когда тот был младенцем.
Долгое время они сидели молча. Мать закончила убеждать Саймона и замолчала. Саймон чувствовал, как тепло из ее тела переходит в него, и вдыхал ее запах: запах эля из трактира и запах лаванды от воды, которой она ополаскивала волосы. А еще он ощущал знакомый, немного терпкий запах — ее собственный запах, который он знал всю жизнь, который вдыхал все дни и ночи, проведенные вместе в полях и лесах, когда они спали под одним поношенным одеялом. Он представить себе не мог, что ему делать без этого запаха.
Наконец мать заговорила.
— Всю свою жизнь мы скитались. Мы брели из одного города в другой, как нищие, и нас всегда прогоняли. Это не жизнь, — тут она остановила жестом Саймона, который хотел что-то возразить. — Не такой жизни я хочу для тебя. Тебе почти тринадцать. В этом возрасте все мальчики покидают дом и учатся какому-нибудь ремеслу. Но какому ремеслу можешь выучиться ты, Саймон? — спросила она дрожащим голосом. — Что ты можешь делать? Ты можешь петь.
Саймон молчал. Они всегда пели вместе, подумалось ему.
— Если ты пойдешь в школу, — продолжала мать, — ты выучишься читать и писать. Ты научишься правильно говорить, как настоящий джентльмен, и владеть шпагой. О тебе будут заботиться, по крайней мере, следующие два года. А когда ты закончишь обучение, для тебя найдется место, Саймон — какая-нибудь работа, которую ты сможешь выполнять.
— Нет, — ответил Саймон.
В голове у него раздался крик. Мать тяжело вздохнула, так что дрожь пробежала по ее телу.
— Ты же знаешь, что случается с бродягами, — тихо произнесла она.
В голове Саймона вспыхнула яркая картинка: тела цыган, свисавшие с деревьев на поляне. Он это ясно себе представлял, хотя в то время его еще не было на свете. Ему передалась дрожь матери.
— Я не покину тебя, — пообещала она. — Я найду работу в каком-нибудь другом трактире и буду каждый день тебя навещать. Я буду зарабатывать деньги, чтобы содержать тебя там. Это наш шанс, Саймон, наш единственный шанс начать новую жизнь.
— Нет! — упорствовал Саймон.
Он встал, и шаль соскользнула с его плеч на колени матери.
— Я тебе не нужен, — сказал он. — Ты больше не хочешь, чтобы я был с тобой.
— О, Саймон! — воскликнула мать и обеими ладонями ударила по стене. — Все, что я делаю, — это для тебя. Но этого недостаточно, Саймон, этого уже недостаточно.
Лицо ее сморщилось, и она заплакала.
Саймон смотрел на нее, не отрывая взгляда. Плечи матери тряслись под тонкой шерстяной тканью, волосы упали на лицо, но она плакала беззвучно. Она вообще никогда не плакала — даже тогда, когда ее высекли. Саймона охватил страх. Мать наклонилась вперед, и что-то в этом движении сказало ему, что она глубоко несчастна. Он протянул руку и неловко погладил ее по волосам.
— Не плачь, — прошептал он.
Она громко зарыдала и упала в его объятия. Он почувствовал дрожь ее худенького тела и ее отчаяние. Слезы выступили ему на глаза.
— Кто будет присматривать за Матильдой? — спросил он.
Мать подняла глаза и отвела волосы от лица.
— Я, — прошептала она, и лицо ее снова сморщилось. — Я буду тебя навещать каждый день! — пообещала она, хотя Саймон уже не плакал.
Он вспомнил, как однажды они стояли вместе в поле, и на небе было много звезд, очень ярких. Чудилось, они так низко, что он может до них дотронуться. И он тогда раскинул руки, и казалось, что он может обнять целое небо.
«Смотри, daya, — сказал он тогда, — я держу в руках небо!»
А мать немного отошла от сына и тоже раскинула руки. «Нет, — возразила она, — это я держу».
И они бегали по полю с раскинутыми руками, и казалось, что вместе они могут объять все небо.
— Не плачь, — проговорил он. — Daya, не плачь.
Мать постепенно успокоилась, и они стояли обнявшись. Ветер трепал волосы матери, они попадали Саймону в глаза и нос, но он не выпускал ее из объятий. В его голове теснились мысли о школе, о странной форме, которую там носят, и о еще более странных книгах, которые он не умел читать. А еще он думал о мальчиках, которые приходили в трактир и старались выманить Саймона из кухни, чтобы посмеяться над ним. Но страшнее их всех была мрачная фигура настоятеля с его двойной тенью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});