Сьюзен не оставалось ничего иного, как присесть в реверансе и проводить их до дверей. Когда она вернулась на кухню, то тяжело опустилась на стул и с минуту посидела у стола, сгорбившись в отчаянии.
— Ну что же, все ясно, — констатировала она. — Мы можем начинать распродавать имущество.
13
На следующий день Мари сказала Саймону, что они идут в церковь.
— Зачем? — спросил он, недоумевая.
Разве сегодня воскресенье? Но он же не слышал колокольного звона. Мать велела ему не задавать вопросов и одеваться.
Время близилось к вечеру, и на красноватом небе уже летали скворцы. Когда мать с сыном приблизились к церкви, Саймон услышал, как поет хор. Когда пение прекратилось, они тихонько вошли и проскользнули к скамье.
Регент стоял у кафедры, что-то объясняя мальчикам, потом взмахнул рукой.
— На сегодня достаточно, — сказал он. — Расходитесь.
Саймон вжался в спинку скамьи, когда хористы беспорядочной толпой удалились из церкви. Мать потянула его за рукав, он поднялся и последовал за ней в переднюю часть церкви. Теперь, в отсутствие прихожан, она казалась иной: крыша была высокая, до самого неба, и скрыта в тени. Он вытянул шею, ища наверху каменных ангелов, в то время как мать заговорила с регентом.
— Спеть для меня? — переспросил он. — Зачем?
— Вы послушаете, как он поет! — просила мать.
Саймон ничего не понимал. Ведь мать сказала, что у миссис Баттеруорт он не должен петь.
— Это не театр, миссис, — объяснил хормейстер, захлопывая псалтирь.
Он шагнул с кафедры в их сторону. Мать Саймона комкала в руках край своей юбки.
— Вы только послушайте, как он поет! — умоляла она тихим голосом, но регент отвернулся.
— На сегодня занятия с хором закончены, — отрезал он.
— Пусть мальчик споет, — послышался из нефа голос, от которого Саймон вздрогнул.
Это был настоятель, который выступил вперед из тени. Его голос отдавался в голове Саймона каким-то странным эхом.
— Мы здесь не прослушиваем, — возразил регент.
— Ведь вы регент, не так ли? — спросил настоятель.
Саймон во все глаза смотрел на него. Настоятель приподнял свою шляпу, и под ней обнаружилась маленькая черная шапочка, из-под которой видны были серебристые волосы. Его глаза блестели каким-то странным блеском. За ним виднелась тень — и его собственная, образовавшаяся при свете свечи, и тень от чего-то еще, чуть в стороне.
— Я не знаю, зачем вы здесь, миссис, — сказал регент. — Не знаю, что вы слышали, но в хоре нет вакансий, и мы больше никого не прослушиваем.
— Вы думаете, что достигли совершенства? — спросил настоятель и сделал еще несколько шагов вперед, пока не очутился перед камнем, на котором был вырезан ангел. — Я только что слышал самое скверное пение в своей жизни. Может быть, вам следует начать все сначала с новыми хористами.
Когда настоятель говорил, его слова эхом отдавали в голове Саймона, и казалось, что говорят два человека. Впрочем, быть может, это всего лишь эхо в самой церкви. Тень слева от настоятеля добралась до Камня ангела, и он вдруг засиял сердитым светом. Одновременно Саймон услышал, как заиграла музыка. Он взглянул наверх, и ему показалось, что каменные ангелы наклонились к нему со своими инструментами.
Регент вздохнул.
— Что будет петь мальчик? — спросил он.
Саймон раскачивался в такт ангельской музыке.
— Саймон! — одернула его мать. — Он споет Agnus Dei.
Регент подошел к органу. Но в мозгу Саймона возникла другая мелодия, и не успел регент заиграть, как мальчик начал петь.
Над ней белоснежная роза цветет;Над ним — темно-красный шиповник.
Это была песня, которую его мать часто пела в таверне, и когда он запел, все ангелы подхватили мелодию, и голос Саймона устремился вверх, навстречу звукам, которые издавали их инструменты:
Кусты разрослись и ветвями сплелись…
— Саймон, — умоляла мать, и в голосе ее слышалось отчаяние, но тут настоятель поднял руку.
— Довольно, — сказал он.
Регент поднялся из-за органа.
— Где он научился так петь? — осведомился он.
— Он не учился, — ответила мать Саймона.
— Но как же он запоминает мелодию?
— Он ее чувствует.
— Погодите минутку, — сказал регент. Он вернулся к органу, нажал на педаль и сыграл ноту.
— Спой ее, — велел он Саймону.
Саймон не слушал. Он ждал, когда снова заиграют ангелы, но мать тронула его за плечо, и он услышал эту ноту. Он в точности воспроизвел резкий звук, чувствуя, как он отдается у него в груди.
— Саймон! — сказала мать и пропела ему эту ноту; тогда он понял и повторил звучание.
Регент начал наигрывать сначала простенькие фразы, затем более сложные. Саймон почувствовал, что орган поет ему, и начал отвечать инструменту, а потом они запели вместе, словно это была игра. Ноты забирались все выше и выше, и голос Саймона следовал за ними, возносясь к сводам церкви.
Регент перестал играть и откинулся на спинку стула. Настоятель не сводил с Саймона блестевших глаз, а мать стояла, прижав руку ко рту. Саймон не мог понять, счастлива она или огорчена.
— Ну что же, я думаю, мы определили, что мальчик умеет петь, — констатировал настоятель.
Саймон взглянул на мать, пытаясь понять, все ли правильно он сделал, но тут снова заговорил настоятель.
— Может быть, вам бы лучше представить его директору, — посоветовал он.
Теперь голос его изменился: говорил лишь один человек. Саймон присмотрелся, но не увидел вторую тень. Он снова услышал музыку и пошевелил пальцами, как будто тоже играл. А потом мать поймала его руки и села вместе с ним на скамью. Он заглянул в ее глаза; в них вспыхивали зеленовато-желтые огоньки, как в лесу.
Настоятель встал перед ними и откашлялся.
— Вы служите в одном из трактиров на Лонг Миллгейт, не так ли?
Мать Саймона кивнула, не сводя глаз с сына.
— Там вы и живете?
— Да, сэр, — ответила Мари. — Но трактир закрыли пуритане.
Она разговаривала с настоятелем, но смотрела на Саймона. Казалось, что она его о чем-то просит — возможно, она просила прощения. Настоятель наклонился к ней.
— Сколько лет вашему сыну, миссис?
— Почти тринадцать, — ответила мать.
И тут из задней части церкви донесся резкий голос:
— Я же уже говорил, что школе не нужны новые ученики!
Из-за спины регента появился какой-то человек. Его суровое лицо было покрыто оспинами и покоилось на больших брыжах, как пудинг на блюде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});