ему прямо в глаза.
– Я не парламентский комитет по расследованию использования «Энчантресс». Я твоя жена, и единственная моя цель – защищать нас.
Хмурое выражение его лица смягчается, как и его голос.
– О, Клемми, конечно. Твои стремления всегда благородны.
– Возможно, ты переоцениваешь меня, Мопс, – я думаю о детях, оставшихся в Лондоне со своими няней и учителями, но без родителей. Оставила бы благородная мать своих отпрысков на попечение других людей ради роскошной поездки? Сосредоточившись вместо них на своем муже и его карьере?
Он берет меня за руку.
– Нет, Котик. Ты благороднейшая из женщин.
По палубе цокают женские каблучки, и Уинстон говорит:
– Вот и наши гости прибыли. Ты готова?
Я прячу поглубже мои тревоги и изображаю улыбку.
– Как всегда.
На его лице возникает коварная усмешка.
– Как и к «Полю Роже»? Не можем же мы подавать министру дешевое шампанское.
– У нас есть время посмотреть на Парфенон в лунном свете? – спрашивает Дженни голосом, хриплым от вина, выпитого за ужином в британской миссии в Афинах. Поскольку вояж «Энчантресс» имеет военные цели, британские чиновники приветливо распахивают перед нами двери, и так будет продолжаться по всему нашему маршруту – Афины, Сицилия, Корсика и, наконец, Мальта.
– Мы выходим утром, мама, – отвечает Уинстон с чуть заметным замешательством. Из опыта наших поездок я знаю, что по возвращении на судно ему придется встретиться с капитаном.
– Ну, пожалуйста, Уинстон, – умоляет Дженни, беря Уинстона под руку. – Луна такая яркая.
Мы уже побывали в древнем храме, посвященном богине Афине, но наши хозяева из британской миссии заявляли, что «надо обязательно увидеть его в свете луны». А Дженни всегда должна сделать то, что обязательно.
– Ну, хорошо, – в его голосе слышатся нотки раздражения, но я знаю, насколько он ценит возможность порадовать мать, особенно сейчас. Пресса раздувает историю о том, как молодой муж бросил Дженни, развеяв ее репутацию неотразимой женщины, и она повсюду рассказывала о своих страданиях. Даже я прониклась сочувствием к моей обычно суетной и тщеславной свекрови.
Акрополь возвышается перед нами как призрачная женщина. Идти недолго, но я дивлюсь выносливости Дженни и Марго, особенно учитывая то, сколько мы ходили и карабкались наверх сегодня днем. Также меня волнует, не споткнутся ли они в темноте.
– Может, нас заберет экипаж, Уинстон? – спрашиваю я.
– Незачем. Мы же справимся? – обращается он к остальной группе с вопросом, который скорее звучит как приказ.
Асквиты, рука в руке, с непривычно спокойной Вайолет отвечают:
– Конечно, – никто не обращает внимания на Марго, ворчащую, что до Парфенона придется карабкаться по разрушенным ступеням Акрополя и крутому холму.
Когда мы добираемся до Панафинейского пути в западной части Акрополя, ведущего к Парфенону, я слышу, как Уинстон отвечает на вопросы Асквита по поводу «Энчантресс». Мой муж хватается за возможность превознести достоинства своей любимой яхты, от искусства исполнения ее двойных винтов и массы в четыре тысячи тонн до ее способности идти на скорости в восемнадцать узлов. Раньше он еще упоминал, что ее строили знаменитые «Harland & Wolff», но поскольку они еще и создатели «Титаника», он перестал распространяться о ее происхождении.
Их разговор резко обрывается, когда Уинстон видит обломки рухнувших дорических колонн.
– Боже, посмотрите на эти сокровища. Какой ужас, что греки позволили им превратиться в руины.
Асквит цокает.
– Как жаль.
Я удерживаюсь от того, чтобы напомнить джентльменам тот факт, который они уже должны бы знать, – вряд ли нынешнее греческое правительство ответственно за состояние Акрополя и Парфенона. Разрушение произошло за много столетий до того. Возможно, правительство оставило свидетельство былого разорения и войн преднамеренно, как памятник превратностям истории. В конце концов, некоторые из величайших движимых сокровищ Парфенона – мраморные статуи и фризы – были вывезены графом Элджином[36] сто лет назад и помещены в Британский музей.
– Почему бы нам не послать группу моряков и не поднять колонны? – предлагает Уинстон.
– Ах, Уинстон, кто знает, как воспримут это греки? Не будем устраивать международный инцидент из-за того, что вам невыносим вид разрушенного памятника искусства, – отвечает Асквит, затем начинает долгий подъем на вершину Акрополя с Вайолет по правую руку и Дженни по левую.
Марго приходится взбираться по крутым, неровным мраморным ступеням в одиночку. Хотя она известна своим острым языком и наверняка осмеяла бы наши попытки помочь ей, мы с Уинстоном медленно идем рядом, чтобы в случае чего помочь. Я с благодарностью думаю, о том, что женская мода недавно отказалась от объемного S-силуэта в пользу более узких, более удобных юбок. Иначе и мне было бы тяжело.
– Эти чертовы ступеньки, – бормочет она, опускаясь на лестницу и вытаскивая веер из маленькой бисерной сумочки на запястье. Этот аксессуар – единственный изящный элемент ее облика. – Как цивилизованный человек может карабкаться сюда по такой жаре?
Уинстон садится рядом с ней, и снятой шляпой обмахивает обоих, а затем, когда Марго раздраженно отталкивает его руку, откладывает ее в сторону. Я поднимаю шляпу, надеваю ее набекрень и, в попытке развеять обстановку, широко им улыбаюсь.
Марго одаряет меня слабой улыбкой, но Уинстон неодобрительно смотрит на меня и резко тянется за шляпой. Я вздрагиваю от его грубости, меня охватывают обида и гнев. Как он смеет! Я долгие годы была ему верной женой и политическим агентом. И я не могу себе позволить минутной веселости? Легкомыслия? Все мои слова и поступки должны диктоваться требованиями его политического успеха и его личного комфорта?
Не говоря никому ни слова, я ухожу, поднимаясь по оставшейся лестнице к Парфенону. Мне нужно место, чтобы отделить мои собственные мысли и чувства от его. Шагая по площадке на вершине Акрополя, забыв и о виде Афин, и о прославленной симметрии Парфенона, я думаю о своей роли и месте в мире. Как давно я принимала решение или даже произносила слово, не думая о реакции Уинстона? Его интересы – как постоянный шум на заднем плане моей жизни.
Когда я вхожу в целлу, внутреннюю часть Парфенона, я слышу шаги у себя за спиной. Это Уинстон. Освещенный луной сзади он выглядит совсем не романтично.
– Ты в порядке? Ты ушла, не сказав ни слова, – он говорит одновременно взволнованно и как ни в чем не бывало. Как такое может быть? Интересно, он притворяется или уже так привык, что мой мир вращается вокруг него, что действительно не понимает?
– Ты не знаешь, почему я ушла? – спрашиваю я, выверяя его реакцию. Как бы то ни было, этим искусством я овладела хорошо.
– Нет, – он кажется искренне озадаченным.
– Не помнишь, каким стало