— Товарищ Попов! — еще раз позвал капитан. — Помогайте!
— Белка тут побывала недавно, — подошел Попов и показал на ствол дерева, возле которого составляли расскладированные ящики, потом вздохнул и взялся помогать.
Подцепив ножами и отодрав доски нестандартного ящика, выбросив оттуда стружку, они обнаружили, что ящик деревянными рейками поделен на секции. Увидели они, что содержится в секциях.
— Что это, товарищ капитан? — Ильинский посмотрел на командира.
— Я, кажется, догадываюсь. Но для пущей верности, — Шепелев уже вынул из кармана карандаш и блокнот, — перепишу. Текст на них немецкий, а у нас есть человек, читающий по-немецки.
А Попов, чему-то улыбаясь, наблюдал, как снегирь подбирается к его галете…
4— Экспроприируем?
— Зачем? Отвезет, вернее, подвезет, поедет назад на своей лошаденке. Вернемся своим ходом.
Капитан Шепелев и Леня-Жох по очереди, разминаясь, кололи дрова возле дровяного сарая.
— Старшину б полезно взять.
— Согласен, — капитан бросил поленья в кучу и воткнул топор в плаху, уступая право на следующую чурку Жоху, — но тридцать километров обратно — многовато для него.
— А тебе не многовато, утром пробежка, ночью вылазка?
— Такова ноша командирская, — Шепелев сразу накинул полушубок, чтоб не выходил из тела молодецкий разогрев.
Хоп! Жох с одного удара расколол чурку.
— Своих вызволять дело святое, но если чухни там нагнано до беса?
— А это мы и выясним.
— Баба эта хуторская, дочь старика, молотком держится, — Жох кивнул за спину командира.
Шепелев оглянулся. От дома к курятнику шла дочь хозяина с деревянной кадкой в руке. При ходьбе раскачивалась выпущенная на полушубок длинная коса.
— Держится, вроде бы ничего не случилось, все в порядке, — к сказанному Жох неожиданно добавил. — Первая финская женщина, какую встретил в жизни. Пяйви зовут.
Пяйви могла еще нравиться в свои сорок или около того лет. Высокая, светловолосая, со спокойными чертами лица и плавными жестами и движениями.
— Ты коли, коли. Или давай сюда топор, я замерзать начинаю, — поторопил капитан заглядевшегося Жоха…
О женщине по имени Пяйви заговорили и за ужином. И этот разговор чуть не закончился бедой.
Ужинали финской тушенкой и макаронами — и то, и другое было изъято из стратегических лесных припасов шюцкоровцев. Печь раскочегарили настолько, что почти все разделись до рубах. На развешанной на печи одежде должны были изжариться самые стойкие вши, если они до этого не замерзли, а до этого вообще были.
Как прежде делали финны, красноармейцы, разувшись и раздевшись, стали вешать одежду на печь и прислонять к ее кладке обувь. На место пьексов встали теперь валенки и единственные на отряд сапоги. Сапоги капитана Шепелева. Зотов их вчера разрешил капитану оставить. Только спросил, что под ними. Узнав, что две пары шерстяных носков, посоветовал добавить портянки, а если после этого сапоги не налезут, то лучше поменять их на валенки. Но налезли. Старшина еще и похвалил капитана за правильный выбор. Хотя заслуги Шепелева в том не было ровно никакой. Что выдала ему интендантская служба, то он и напялил. Ему достались яловые сапоги на резиновой подметке и с резиновым передом. А Хромову, получавшему обмундирование на том же складе, выданы были фетровые сапоги-бурки, их старшина забраковал. И обул его, как и остальных, в валенки-катанки.
— Мразь эти финны. Нелюди. Своих же не щадят, — произнес капитан Хромов. Произнес не вдруг, а после того, как в комнату зашла, взяла что-то свое из комода и вновь вышла дочь хозяина Пяйви.
— Люди как люди. Такие ж, как все. Есть правильные, а есть говно, — сказал Жох.
— Что?! — брошенная ложка звякнула о край стеклянной хозяйской тарелки. — Врага защищаешь?! Сбрендил, красноармеец Запрудовский! (Жох усмехнулся, показав золотые и железные зубы, услышав «погоняло» из липового паспорта) Ржешь! Мне, капитану госбезопасности в лицо ржешь, дрянь! Оборзел в лесу! Гаденыш! Встать!
Жох побелел и стал медленно подниматься, сжимая кулаки.
— Если ты еще раз гавкнешь на меня, козел (Хромов вскочил, его рука нырнула к кобуре), я…
— Отставить! Оба! Сесть! — от удара командирских кулаков сотряслась посуда на столе. — Сесть приказываю и молчать! Обоих расстреляю! Красноармеец — на улицу, на смену часовому, два часа на посту вне очереди. Чтоб дурь на морозе вымерзла! Немедленно. Капитан, потом смените его. Тоже два часа.
— Меня? — воскликнул Хромов.
— Молчать! Я командир. Может, вам, Хромов, показать приказ, если вы забыли, кто назначен командиром особого отряда? Моим приказам будут подчиняться все. Еще одна попытка устроить свару в отряде, виновных расстреляю. На этом закончили.
Жох перешагнул лавку, вставая из-за стола, и направился к двери. Интересно, подумал вор, как капитан будет его расстреливать, с каким выражением лица? Но доводить капитана до необходимости выбирать между командирским долгом и дружбой… не стоит.
Хромов сел и продолжил есть, громко стуча ложкой о тарелку. Остальные бойцы отряда казались поглощенными своей тушенкой с макаронами. Шепелев встал.
— Через полчаса всем быть за этим столом…
… — Мерзнешь? — капитан подошел к Жоху, вышагивающему с притопами через шаг вокруг дома по утрамбованной со вчерашней ночи дорожке. — Я полагал, ты умнее. А ты — дурень дурнем.
— Гнида твой Хромов — сплюнул Жох, не боясь обветрить губы.
— Да нет, он просто нормальный капитан госбезопасности. А я, наверное, не нормальный, потому что за твои слова в адрес старшего по званию, я должен был бы тебя расстрелять на месте, по законам военного времени.
— Слушай, капитан, а тебе не жалко финнов? — выдал Жох то, что жгло его мысли.
— Которых мы прикончили, нет, — капитан достал папиросу и прикурил от папиросы Жоха, — хотя не случись война, продолжали бы они работать какими-нибудь лесорубами или счетоводами и были бы замечательными парнями, которые вечера проводят с женами, а кружку пива сверх нормы позволяют себе строго по воскресеньям. А война развязывает узлы на твоих потаенных мыслишках и страстишках. Оружие в руках замутняет разум. «Война все спишет» — нашептывает в ухо бес. Вспомни нашу Гражданскую. Бывшие мирные люди с обеих сторон кромсали друг друга в кровавые лоскутья. А сколько банд вроде этой шастало тогда по лесам, которые вроде за белых или вроде бы за красных, но жили люди только в свое удовольствие. А удовольствие было простое — убивать, насиловать, грабить. Надеялись, война все спишет. Кое-что, кстати, списала. А, черт, потухла…
Потухла капитанская папироса, перестал светиться ее уголек в окружающей темноте зимнего вечера. Шепелев полез в карман за бензиновой зажигалкой.
— А ведь парни защищают свою страну…
— Да, и защищают здорово. Мы — солдаты, Леня. Нас послали, чтобы мы убивали и умирали, не рассуждая. А мы с тобой рассуждаем. И рассуждаем не о том. А о чем должны? О том, как выжить. Значит, о том, что умереть должен кто-то другой, с другой стороны. Сволочная логика войны. Мне и тебе придется ей подчиниться.
Капитан взял секунду передышки.
— Ты говоришь, финнов жалко? Но война, на которой гибнем и они, и мы, закончится только тогда, когда финны ее проиграют. Пока этого не случится, на финские доты и дзоты будут посылать новые и новые полки, будут гибнуть новые сотни и тысячи советских и финских солдат. Все закончится только тогда, когда финны будут разбиты. Тогда для всех наступит мир. Какой он будет, не важно, но война закончится. Усекаешь? Если мы сможем что-то сделать, чтобы приблизить конец войны, мы обязаны это сделать. В первую очередь, мы должны не отвлекать часового на посту болтовней. Так что несите службу, боец Запрудовский!
— Сам ты Запрудовский, — незлобно огрызнулся Жох…
Советский агитплакат времен Советско-финской войны
Вернувшись в дом, где его ждал за столом весь маленький отряд, исключая часового, командир сказал:
— Значит, так. Сейчас я и красноармеец Попов отправляемся в разведку. Старик-хуторянин сообщил мне, что в тридцати, вернее, в двадцати восьми километрах отсюда попала в окружение наша танковая часть. Сведения мы обязаны проверить. Показания старика косвенно подтверждают лишь звуки стрельбы, которые мы слышали вчера ночью в лесу. Но проверить, еще раз говорю, мы обязаны. На двадцать километров нас подвезет на лошади хуторянин, дальше мы пойдем на лыжах, своим ходом вернемся обратно. Предположительно завтра утром или днем. Старшим в мое отсутствие остается капитан Хромов. Если мы не вернемся через два дня, отправляйтесь к нашей передовой. Карту оставляю, компас у вас есть, выйдете. Вопросы?
Глава девятая
На Карельском перешейке без перемен