Читать интересную книгу Звездопроходцы - Александр Зорич

Для начала начнется таяние замерзшей атмосферы. И вот уже бескрайние просторы покрываются невероятно холодной — но все-таки более теплой, чем газы в кристаллической фазе своего бытования — жидкостью. Это азотно-кислородная смесь. В ней плавают льдинки и целые айсберги более тугоплавкой углекислоты.

Но вот под лучами приближающегося Вольфа 359 азотная компонента вскипает! А вот настал черед и кислорода!.. Над бескрайними голубыми равнинами курятся дымки… Это — возвращаются в атмосферу важнейшие газы: азот и кислород.

Неравномерности нагрева, обусловленные тенью от исполинских колец, приведут к фантастическим по своей мощи ураганам в свежерожденной атмосфере. Ветры достигнут сверхзвуковых (для земной атмосферы) скоростей, расчеты обещают 400 метров в секунду и даже более!

Зато эти катастрофические процессы значительно ускорят крушение ледяного панциря океанов. Если, конечно, гипотеза нашего астрофизика Барсукова верна, и под стометровой толщей льдов океаническая вода по-прежнему сохраняется в жидком состоянии (как это имеет место, например, на Европе, спутнике нашего Юпитера).

Когда начнется таяние льдов мирового океана, ураганы взломают их в считаные дни. Разгул штормов вышвырнет миллионы тонн льдов на сушу, раскрошит прибрежный припай, раздробит айсберги…

Что будет дальше?

Пробуждение вулканов?

Сперва ледяные, а потом всё более и более теплые ливни?

Как и когда растает ледяной панцирь на суше?

Что выглянет из-под него?

Заболоченная пустыня без конца и без края? Каменные плато?

Или степи? Леса?

Города?!

Но что бы мы ни увидели, в самом скором времени вслед за тем мы станем свидетелями самого страшного: неизбежного распада исполинских колец под воздействием крепнущего с каждым днем солнечного ветра…

Эти картины, равным которых не наблюдал ни один человек никогда, я расписал Надежину в ходе очередного сеанса связи. Но тому точно вожжа под хвост попала — ни дать ни взять, старый служака за полгода до пенсии, перестраховщик, дующий на всю воду вокруг!

— Всё так, Геннадий Андреич, — без тени согласия в голосе ответил Петр. — Только ты почему-то забываешь, что мы не только хладнокровные астрогаторы, но еще и отцы-командиры. Во всяком случае, наши экипажи должны нас с тобой считать таковыми. Ты представляешь, чем чревато пребывание звездолета на орбите планеты, которая непрерывно — и самоубийственно! — приближается к светилу? Из-за этого там будут происходить самые разнообразные нестационарные процессы. По-русски сказать — катастрофы планетарного масштаба! Ты очень красиво расписал их, забыл только сказать, что угрозу могут представлять самые неожиданные вещи. И вулканическая бомба, вылетевшая вдруг на суборбитальную траекторию из-за того, что не встретила достаточного сопротивления атмосферы. И, наоборот, сошедший со стабильной орбиты и теперь падающий вниз булыжник, бывший еще недавно частью любого из трех колец. И невесть что еще! Как вы полагаете, капитан Панкратов: всё это достаточно опасно для наших кораблей? А вести исследования на поверхности пороховой бочки — способствует ли это здоровью экипажей? И нашему с тобой спокойствию, Геннадий Андреич?

Не поспоришь, увы…

Мы оба прекрасно понимали, что для погони за четвертой планетой с последующей высадкой на ее поверхность звездолету неизбежно требуется новый набор скорости, а затем — экстренное торможение путем накручивания сходящейся спирали вокруг движущейся планеты.

Сие было чревато целым пучком проблем: от существенного перерасхода топлива до критического перегрева двигателей с сопутствующими перегрузками до шести «же». Выходило, что звездолет, даже совершив все эти эволюции абсолютно чисто и успешно выйдя на стационарную орбиту вокруг d-компонента, впоследствии будет обречен провести годы в ремонте силами собственного экипажа.

То есть на Землю в приемлемые сроки корабль уже не вернется. И будем реалистами: скорее всего, не вернется домой никогда.

Надежин понимал это. Я понимал это тоже. Но был на борту «Восхода» один человек, который и слышать не хотел ни о какой перестраховке. Борис Германович Шток, железный старец российской науки, ее настоящий паладин!

В кругу людей науки есть такая особенная категория: пламенные революционеры, эдакие живые факелы познания. Они подразделяются на «кремней», «сухарей», «дикарей» и «парадоксов друзей». Так вот, дальний родственник злополучного химика «Звезды» Хассо Лааса, штатный астробиолог «Восхода» Борис Шток сочетал в себе все эти качества истинного светоча передовых научных теорий и практик, что называется, в одном флаконе.

Все эти свойства вмещало в себя твердое, хотя и приземистое ученое тело вкупе с бездонным кладезем всевозможных знаний на крепких кривых ногах старого несгибаемого гнома. Гномом железного Германыча на борту «Восхода» прозвали с первых минут его появления в нашей кают-компании. И дело было вовсе не в окладистой пегой бороде!

Он внимательно оглядел каждого члена экипажа, не спеша переводить взгляд и ничуть не стесняясь искусственности ситуации.

Казалось, Шток сфотографировал каждого «восходовца», включая и меня, даром что прежде мы были знакомы. Точно уложил досье на каждого в кляссер гербария своей гениальной памяти, о которой в ученой среде ходили легенды. После чего приложил ладонь к уху и негромким, но звучным тоном переспросил:

— Что?

В кают-компании и прежде стояла тишина, а теперь она стала прямо-таки оглушительной. И в этой беззвучной ауре Шток медленно, раздельно произнес:

— Есть науки естественные и неестественные. Я — естественник. Моя специальность — астробиолог. Что?

Такая уж у него была привычка — постоянно уточнять несуществующие аргументы воображаемых оппонентов. Благо во множестве научных специализаций мало кто с ним мог поспорить. Во всём Шток был докой и, быть может оттого, жутким резонером.

— В первом значении этого слова — специалист по внеземным формам жизни.

Шток сурово поджал губы, ожидая услышать суждения или комментарии. Но все молчали, с любопытством ожидая, что скажет дальше этот важный и чудной гном. Умел Германыч расположить к себе, как говорится, с полуоборота!

— Разумеется, на момент отлета нашей экспедиции с Земли внеземные формы жизни пока что не обнаружены, — важно изрек гном. — Соответственно, как астробиолог, при обнаружении малейших признаков этой внеземной жизни я обязан штатно ее исследовать. Что?

Заинтересованное молчание было ему ответом.

— А пока что на борту корабля я, доктор наук, буду исполнять функции, скажем так, главного агронома. Да-да, все эти водяные огороды, плантации овощей, фруктов и эффективных злаков, в равной степени богатых как минералами, так и клетчаткой… Любите клетчатку?

Эта фраза была просто обречена отныне стать на «Восходе» крылатой.

«Любишь клетчатку?» — вопрошал старший инженер двигателиста в ответ на неизменное художественное нытье про топливопроводы и магнитные бутылки для антиматерии.

«А клетчатки не выдать?» — ехидно интересовался судовой врач «Восхода» в ответ на очередную просьбу самого мнительного из звездолетчиков, инженера СЖО Крашенинникова, выдать ему чего-нибудь эдакого, от прогрессирующей ностальгии. Психолог от Крашенинникова уже давно спасался бегством в зимний сад или тренажерный зал, поскольку просто закрываться на ключ в своей каюте от назойливого симулянта-инженера шло вразрез с его профессиональной этикой.

На борту «Восхода» Шток немедля развил бурную агродеятельность, ведя жестокие бои со мной за любой клочок пустующей по его мнению территории звездолета.

Всякий отвоеванный плацдарм он с русской аккуратностью и гномьим упорством тут же превращал в бассейны с гидропоникой, опытные делянки и резервные поля-огороды, где вызревали диковинные растения и отвратительного вида макрокультуры, более похожие на грозди морских губок и полипов, нежели хоть на что-то отдаленно съедобное.

Мои звездопроходцы, не сговариваясь, прозвали Бориса Германовича Доктором Что, а его хозяйство — «Клетью», ведь в нем выращивалась, разумеется, клетчатка — невкусная, но питательная.

План Штока был предельно прост. Согласно диспозиции Доктора Что «Восход» должен был перегрузить на «Звезду» всё громоздкое и лишнее.

Я рассчитывал, в свою очередь, принять на борт кое-кого из потенциально необходимых специалистов «Звезды», например, ее пилота-оператора Ярослава Коробко.

Я справедливо считал, что необходимо быть в полной боеготовности, а, в отличие от узкоспециализированных пилотов космических аппаратов, Коробко был авторитетным спецом по дистанционному управлению беспилотными зондами. Также он виртуозно — другого слова не скажешь — пилотировал вертолеты и атмосферные самолеты, которые имелись на борту обоих наших кораблей.