– Мистер Джон, – сказал Боб с таким видом, что я невольно задумался, – кто примет это облако за простой шквал, тот просчитается и не получит ни фартинга барыша в самой выгодной сделке. Это буря, ваше благородие, страшная буря.
– А мне все кажется, что это только шквал, – сказал я, радуясь случаю научиться от этого опытного моряка угадывать погоду.
– Оттого, что вы не смотрите на другую сторону неба и судите односторонне. Повернитесь-ка к востоку, мистер Джон, я еще не глядел туда, но чтоб мне не сойти с места, если там нет чего-нибудь!
Я оглянулся, и увидел гряду облаков, которые, как острова, поднимались из моря и показывали из-за горизонта свои беловатые верхушки. Теперь и я видел ясно, что мы попали между двух бурь. Но, пока буря еще не разыгралась, делать было нечего, и потому все продолжали свои занятия: кто играл, кто прохаживался, кто разговаривал. Мало-помалу береговой ветер, благодаря которому корабль шел так споро, начал дуть неровно, стало темнеть, море из зеленоватого стало серым, и вдали загрохотал гром. При этом случае на океане все умолкает: разговоры в ту же минуту прекратились, и мы услышали шелест верхних парусов, которые начали полоскать.
– Эй, вахтенный, – закричал капитан, – есть ли береговой ветер?
– Есть еще, капитан, но только порывами, и каждый порыв слабее и теплее прежнего.
– Пошел вниз! – сказал капитан.
Матрос поспешно спустился по снастям и стал на свое место. Он был рад не оставаться наверху больше ни минуты. Капитан снова начал прохаживаться, и на корабле воцарилось прежнее безмолвие.
– Видно, вахтенный ошибся, – сказал я Бобу, – видишь, паруса снова наполняются и фрегат пошел.
– Это последние вздохи берегового ветра, ваше благородие, – отвечал Боб. – Еще два-три порыва – и баста.
И точно, корабль прошел еще с четверть мили, потом ветер совершенно упал, и фрегат тяжело закачался на волнах.
– Все наверх! – закричал капитан.
В ту же минуту изо всех отверстий корабля появились остальные люди, и каждый ожидал приказаний.
– Ого! – пробормотал Боб. – Капитан заранее принимает меры. Я думаю, мы еще с полчаса не узнаем, с которой стороны вздумается налететь ветру.
– Смотри, он разбудил даже лейтенанта Борка, – сказал я.
– Лейтенант и не думал спать, ваше благородие.
– Да посмотри, как он зевает.
– Зевают не всегда оттого, что спать хочется, мистер Джон, спросите хоть у доктора.
– Так от чего же?
– Видно, на сердце тяжело. Посмотрите-ка на нашего молодца-капитана, тот небось зевать не станет… А его-то благородие… видите, платком утирается… знать, пот прошиб. Ему бы палку взять. Вишь, пошатывается… а кажись, ходить мастер!
– Что же ты думаешь, Боб?
– Ничего, ваше благородие, я так, просто болтаю.
Борк подошел к капитану и поговорил с ним.
– Смирно! – закричал капитан.
При этом слове, произнесенном посреди глубокого молчания звучным, сильным голосом, весь экипаж вздрогнул. Окинув зорким взглядом весь корабль, капитан продолжал:
– Цепь громового отвода в воду! Наполнить ведра и пожарную трубу! Высыпать порох из затравок! Закрыть люки и порты! Чтоб нигде не было сквозного ветра!
В это время снова раздался гром – теперь ближе прежнего – и долго грохотал, как будто молния сердилась, что против нее принимают предосторожности. Через несколько минут все приказания были исполнены, каждый снова стал на свое место.
Между тем море совершенно стихло. Не было ни малейшего ветерка, паруса печально висели, медно-желтое небо как будто всё опускалось и ложилось на наши мачты. Малейшие наши движения грохотом раздавались посреди мертвой тишины, которая только что время от времени прерывалась раскатом грома, но ничто еще не указывало, откуда набежит ветер. Будто буря еще не решалась начать разрушения. Наконец легкие вихри, которые наши матросы зовут кошачьими лапами, налетая с востока, начали местами рябить поверхность моря и шуметь в парусах. На востоке, между морем и облаками, появилась светлая полоса, как бы занавес поднялся, чтобы пропустить ветер, раздался ужасный шум, словно выходивший из недр океана, поверхность его взволновалась и покрылась пеной, как будто ее взрывали огромным плугом, потом с востока на нас понесся прозрачный туман. То была наконец буря.
– Радуйтесь, ребята! – закричал капитан. – Ветер с суши, и мы набегаемся вдоволь, не наткнувшись на скалу… Руль по ветру!.. Пусть-ка буря за нами погонится.
Корабль, стоявший недвижно, находился в очень благоприятном положении для этой перемены позиции. Приказание было сразу же исполнено, и руль положен на ветер. Корабль, послушный, как хорошо объезженная лошадь, сразу же повиновался воле рулевого. Два раза большие его мачты нагибались к горизонту, так что концы реев окунулись в воду, и два раза красиво поднялись. Наконец паруса приняли ветер перпендикулярно, или под прямым углом, и фрегат понесся по волнам, как кубарь[4] под кнутом школьника, опережая волны, которые, казалось, гнались за ним и, не догнав, позади него разбивались.
– Ничто! – пробормотал Боб, как бы разговаривая сам с собой. – «Трезубец» – ходок знатный, не так просто его обогнать, а капитан знает его, как кормилица своего ребенка. Поучитесь у него, мистер Джон, – прибавил он, оборачиваясь ко мне, – только поторопитесь, потому что урок будет не длинен. Мне сдается, что буря еще не совсем разыгралась. Как вы думаете, сколько узлов ветер делает в секунду?
– Да, я думаю, двадцать пять или тридцать.
– Браво! – вскричал Боб. – Знатно для человека, который только две недели назад познакомился с морем, но он летит все быстрее и быстрее и вот-вот начнет опережать нас.
– Ну что ж, мы поставим еще парусов.
– Гм! Мы уже несем столько, сколько можно, дерево ведь глупо, на него нечего полагаться. Посмотрите-ка, крюйсель гнется, как прутик.
– Спустить малый стаксель и лисель бизань-мачты! – закричал капитан. Его голос раздавался громче бури.
Команда была исполнена в ту же минуту и с такой же точностью, как если бы корабль спокойно шел по десяти узлов в час, и быстрота «Трезубца» еще усилилась. Но так как новые паруса накренили его вперед, то он сначала погрузился носом в волны, которые рассекал, подобно Левиафану, и все люди, стоявшие на передней части, несколько секунд были по пояс в воде. Но фрегат сразу же поднялся, и как добрый конь, споткнувшись, сердится и трясет головой, так и он понесся еще быстрее.
Вопреки предсказаниям Боба, корабль с час шел таким образом, и ни одна веревочка не порвалась, между тем буря все усиливалась и наконец дошла до того, что волны начали обливать фрегат, затем один вал, огромный, как слон, поддал с кормы и пронесся по деку. В то же самое время тучи, как будто подпираемые верхушками мачт, раздернулись, и над ними показалось небо, пылающее, как кратер вулкана, раздался гром, будто пушечный выстрел, огненная змейка пробежала по гроту и скользнула по проводнику в море.
После этого взрыва воцарилось на минуту ужасное безмолвие, и буря, как бы истощенная страшным усилием, казалось, притихла. Капитан воспользовался этой минутой тишины, когда пламя факела поднималось бы перпендикулярно, и посреди всеобщего оцепенения голос его раздался снова:
– К гроту, ребята! Паруса обстенить, все до одного, до последнего лоскутка, с кормы до носу. На гитовы! Марсы долой! Лейтенант, марсы на гитовы! Руби, что не развяжешь!
Невозможно описать впечатление, которое произвел на приунывший экипаж этот голос, казавшийся голосом царя морей. Мы все бросились на работу, взлезая на мачты и чуть не задыхаясь от серного запаха, который оставила молния. Пять из шести парусов мигом свились и спустились, как облака. Мы с Джеймсом встретились на грот-марсе.
– Ага, это вы, мистер Джон! Я думал, что мы станем продолжать наше путешествие в хорошую погоду.
– Не угодно ли я вас повожу по снастям, как вы водили меня по подводной части? – сказал я, смеясь. – Вон там, на крюйселе негодяй-парус забыл спуститься, а не худо бы его закрепить.