Читать интересную книгу Игра Джералда - Стивен Кинг

Сансет-Трэйлс – это семейная дача (хотя после пребывания там трех поколений он стал так велик, что может уже быть назван поселком) на северном берегу озера Дарк-Скор. В этом году они нарушили традицию двухмесячного затворничества там, потому что Уилл попросил мать и отца – тоном засовестившегося хозяина, который не может и далее обманывать своих работяг, – провести день рождения со своими друзьями по школе и семьей одновременно.

Сначала Том наложил вето на эту идею. Он брокер, который проводит время попеременно в Бостоне и Портленде, и он убедил свою семью не верить басням о том, что парни, которые ходят на работу в костюмах, галстуках и белых крахмальных рубашках, проводят время, либо болтаясь по барам, либо диктуя блондинкам-стенографисткам приглашения на ленч. «Никакой работяга-фермер в Эрустаке не работает так тяжело, как я, – не раз повторял он. – Удержаться на рынке непросто, да и не столь все это приятно, что бы там ни говорили». Вообще-то никто и не возражал, и всем им (включая его жену, хотя Салли никогда бы не призналась в этом) его работа казалась скучнее ослиной, и лишь Мэдди имела какое-то смутное представление о том, в чем эта работа заключалась.

Том настаивал, что ему нужен этот отдых на озере, чтобы отойти от стрессов, а у его сына будет еще много дней рождения, на которых соберутся друзья: Уиллу ведь исполняется только девять, не девяносто же. «Да и вообще, – добавил он, – дни рождения с дружками не так интересны, пока ты не настолько вырос, чтобы раздавить бутылку-другую».

Таким образом, просьба Уилла о дне рождения в их городском доме скорее всего была бы отвергнута, если бы не внезапная поддержка со стороны Джесси (чему сам Уилл очень удивился: Джесси на три года старше, и часто кажется, что она не знает, есть ли у нее вообще брат). После ее предположения, что, может быть, было бы неплохо поехать домой – разумеется, только на два-три дня – и устроить вечеринку на траве с крокетом и бадминтоном и японскими фонариками в сумерках, Том начал теплее воспринимать этот план. Он принадлежал к тому типу людей, которые считают себя волевыми, но которых другие относят к разряду старых упрямых козлов, и переубедить его было довольно трудно.

Когда надо было заставить его изменить точку зрения, никому это не удавалось лучше, чем его юной дочери. Джесси находила путь к сердцу отца через некий тайный канал, о котором не ведали прочие. И Салли с полным основанием полагала, что дочь всегда была любимицей отца, а Том думал, что об этом никто не догадывается. Мэдди и Уилл смотрели на это проще: они считали, что Джесси подлизывалась к отцу, а он ее портил. «Если бы отец застал Джесси с сигаретой, – сказал Уилл сестре после того, как Мэдди застали за этим занятием, – он бы ей купил зажигалку». И Мэдди, засмеявшись, согласилась с братом. Ни мать, ни дети не догадывались о тайне, которая связывала Тома и его дочь, как гнилая веревка.

Сама Джесси верила, что ей просто понравилось предложение ее маленького брата, и поэтому она поддержала его. Она не отдавала себе отчета в том, как она ненавидела Сансет-Трэйлс и как жаждала вырваться отсюда. А ведь раньше она очень любила озеро, особенно этот слабый запах минеральных солей. В 1965 году она уже не могла себе представить, что пойдет купаться в озере, даже если наступит жара. Мать объясняла это так: Джесси рано оформилась, как и сама Салли, и в двенадцать лет у нее уже почти совсем женская фигура. Джесси привыкла к своей фигуре и поняла, что ей в ее выцветших джинсах далеко до красоток из «Плейбоя». Нет, дело не в ее груди или бедрах. Это запах.

Но какие бы резоны и мотивы тут ни были, а предложение Уилла наконец было одобрено главой семейства. Вчера они вернулись на побережье, выехав довольно рано по просьбе Салли (которую решительно поддержали обе дочери), чтобы успеть подготовиться к торжеству. И вот сегодня 14 августа, а 14 августа – это апофеоз лета в Мэне, день бледно-голубого неба и белых пушистых облаков, и воздух свеж от солоноватого бриза.

На материке – а это включает весь озерный район, где еще в 1923 году дед Тома построил первую хибару на берегу Дарк-Скор (на этом месте теперь стоит Сансет-Трэйлс), – леса, поля, озера и болота изнемогают от зноя при температуре не ниже 35°С и высокой влажности, а тут, на побережье, только 26°С. Плюс морской бриз, который снижает влажность, а также уносит комаров и мух. На полянке полно детей, это в основном дружки Уилла или девчонки, которые кучкуются с Джесси и Мэдди, и всем весело. Никаких ссор или стычек, и в пять часов, когда Том подносит к губам свой первый «мартини», посмотрев на Джесси, которая с крокетной битой стоит рядом, он говорит Салли: «Я думаю, это была неплохая идея».

«Не то что неплохая, а очень хорошая, – думает Джесси. – Просто великолепная, если хочешь знать».

Прекрасный день. Даже песня, которая доносится из портативного проигрывателя Мэдди (старшая сестра Джесси вытащила его по такому случаю на лужайку, хотя обычно никто не смеет к нему прикоснуться), хороша: Джесси не сказала бы, что ей нравятся песни Марвина Гэя – не более, чем этот слабый запах минеральных солей, который поднимается над озером, когда стоит жара, – но эта песня создает настроение. «Будь я проклят, если ты не прелестная штучка.., бэй-би-и-и»: не очень глубокомысленно, но для хорошего летнего дня то что надо.

День 14 августа 1965 года повторяется в сновидениях спящей женщины, прикованной к спинке кровати в доме на берегу другого озера в сорока милях к югу от Дарк-Скор. Вот она, двенадцатилетняя девочка, нагибается, чтобы ударить по крокетному мячику, не догадываясь, что сзади стоит Уилл, и это момент, на котором сон превращается в кошмар.

Она рассчитывает удар, концентрируя внимание на воротах в полуметре от нее. Это трудный удар, но не невозможный, и, если мяч пролетит сквозь ворота, она сможет догнать Кэролайн. Это было бы чудесно, потому что Кэролайн почти всегда выигрывает в крокет. Но в тот миг, когда она отводит биту, музыка меняется.

«Слушайте все, – поет Марвин Гэй, и Джесси прислушивается, – особенно вы, девочки…» Гусиная кожа появляется на загорелых руках Джесси.

«…разве справедливо, что ты дома в одиночестве, а любимая далеко?.. Нельзя так сильно любить, говорят мне друзья…» Ее пальцы становятся ватными, и она не чувствует биту в руке. Ее запястья зудят, как будто они связаны невидимыми путами; внезапно ее сердце отрывается и летит. Это плохая песня.

«…но я верю, да, я знаю, что именно так надо любить женщину…» Она поднимает глаза на нескольких девчонок, которые ожидают ее удара, и видит, что Кэролайн там нет. На ее месте стоит Нора Каллигэн. В ее волосах играет ветер, на ней желтые полукеды Кэролайн и ее же медальон – тот, в котором маленькая фотография Пола Маккартни, – но это зеленые глаза Норы, и они смотрят на Джесси с глубоким, взрослым состраданием. Джесси вдруг осознает, что Уилл – несомненно, подзадоренный дружками, которые, как и он, перевозбудились от немецкого шоколада и пирожных, – маячит позади нее и замышляет какую-то выходку. Сейчас она готова ему ответить. Она хочет ударить по мячу и успеть повернуться назад, прежде чем Уилл совершит задуманное: она хочет изменить прошлое, но сделать это труднее, чем поднять целый дом за край фундамента, чтобы поискать под ним потерянный мячик.

Сзади кто-то усилил звук в проигрывателе Мэдди, и теперь эта надоевшая песня гремит триумфальным маршем, громко, как никогда раньше:

«Меня так ранит.., эта черная неблагодарность.., где-нибудь, кто-нибудь.., скажите, что это несправедливо…» Она пытается освободиться от биты, выбросить ее, но не может, словно кто-то приковал ее к этой бите.

– Нора! – кричит она. – Нора, помоги мне! Останови его!

(Джесси издает стон, заставивший пса замереть над телом Джералда.) Нора качает головой задумчиво и печально.

– Я не могу помочь тебе. Джесси. Ты сама должна, мы все в конечном счете не можем рассчитывать на чью-то помощь. Обычно я не говорю этого моим пациентам, но в твоем случае, думаю, мы должны быть откровенны.

– Нора! – кричит Джесси. – Как ты не понимаешь! Я не могу пройти через все это снова! Я не могу!

– О, не будь такой глупышкой, – говорит Нора, проявляя внезапное нетерпение. Она отворачивается, словно не может больше видеть возбужденное, горящее лицо Джесси. – Ты не умрешь; это не страшно.

Джесси озирается вокруг, ее глаза безумны (хотя она почему-то не может выпрямиться и повернуться, чтобы огреть битой своего вероломного братца) и видит, что ее приятельница Тэмми Хью ушла, а на месте Тэмми в белых шортах и желтой майке стоит Рут Нери. Она держит в одной руке крокетную биту Тэмми, перевитую красной проволокой, а в другой – сигарету «Мальборо». Ее рот искривлен обычной сардонической усмешкой, но глаза серьезны и полны печали.

– Рут, помоги мне! – кричит Джесси. – Ты должна мне помочь!