подозрения, что они будут участвовать в штурме, стреляя в спины курдов, особенно своих, из РПК, и сирийских. И начнут выводить под шумок группы боевиков ДАИШ из Мосула.
Курды, как всегда, остались не у дел и в том штурме — они не союзники в коалиции, у них лишь договоренности с НАТО и отдельные договоренности с иракским правительством. Да и в Мосул заходить им отчего-то запретили. Они участвовали как независимая сила и бесправная.
Официально операция по освобождению Мосула завершилась летом 2017 года, однако курды знали, что игиловцы мало того что в городе, но и сохранили большие силы и военные ресурсы, спрятавшись в пустынях Сирии и Западного Ирака. Именно таким путем много лет назад в Сирию по пустыне ушел Саддам Хусейн после неудачной попытки свергнуть премьер-министра Касема. Этот переход раненого Саддама мифологизировали.
За взятки арестованных игиловцев отпускали из Мосула, им выправляли документы, с которыми они скрывались бесследно, растворялись в самом Ираке и в Сирии, как сахар, который арабы кладут в чай в огромных количествах. Только в данном случае игиловцы не сахар, а мышьяк, отравляющий арабский мир, превращающий его в хаос, напоминающий предсмертную агонию, а религию так и вовсе выворачивающий наизнанку.
Акчан ждала. Она теперь все время жила в ожидании. Новостей от мужа, от братьев, от родителей, от знакомых. Всех раскидала война, к тому же почти все курды связаны одной судьбой — неприкаянностью. Два года назад она все еще надеялась, что найдутся родители в Мосуле, но возвращавшиеся для отдыха на горные базы курды, раненные, измученные, только качали головой на ее вопросы. Привозили и погибших, кого удавалось забрать и похоронить по-человечески. Не всем им везло даже в этом — быть погребенными. Так однажды привезли брата, завернутого в брезент. На смену им уезжали другие бойцы.
…Женщина не спала, настороженно прислушиваясь. Дождь заглушал все разговоры и шумы в лагере. Но снаружи домика явно что-то происходило. Беспокойство ее не отпускало.
Секо, телохранитель Карайылана, посмотрел на нее сегодня днем странным долгим взглядом. О домогательствах тут и речи быть не могло. К тому же этому огромному парню, кроме жизни в состоянии постоянной войны и адреналина, никто не нужен. Особенно после контузии, когда он стал слегка заикаться.
На его способностях телохранителя, как говорит дядя Карван, это никак не отразилось. Лишь злее стал. Впрочем, дядя, которому уже под шестьдесят, тоже одиночка. Его семья погибла вместе с родителями Салара. Ни муж, ни дядя ничего не рассказывали Акчан о том, как это произошло. Да она и не допытывалась. У многих в Кандиле такой тяжкий груз на плечах.
Подозрительный взгляд Секо навел ее на мысль, что с мужем случилась беда. И теперь она вслушивалась в шум дождя, словно пытаясь расшифровать эту капельную азбуку Морзе. Пахло сыростью и стиральным порошком. Белье висело под потолком, но не сохло от влажности. На полке лежали замызганные мягкие игрушки и пластмассовые машинки.
Дядя Карван спал в соседней комнате и храпел довольно громко. В дверь тихонько постучали. Акчан оглянулась на комнату дяди, не решаясь его разбудить. Старик засыпал трудно. После нескольких ранений здоровьем он похвастаться не мог. Осколок в спине остался, и то и дело открывалась рана, и дядя буквально гнил заживо.
— Апо Карван дома? — тихо спросил Секо.
За его спиной стояли еще несколько бойцов с напряженными лицами. Среди них парень со смутно знакомым лицом. Кажется, из русского батальона, базировавшегося в другом лагере. Вроде бы его зовут Шиван Авдалян.
— Он спит, Секо. Ты же знаешь, он нездоров. Что это вас так много?
Она отчего-то подумала, что их сейчас расстреляют. Просто, без затей и лишних разговоров. Наверное, такое ощущение возникло от постоянного страха из-за мужа. Он в последний приезд вел себя слишком нервно. Избегал общения со старыми приятелями еще по РПК. Акчан многое повидала в этой жизни, чтобы понять, что изменения в поведении мужа и сегодняшний ночной приход вооруженных людей во главе с личным телохранителем Карайылана связаны и не предвещают ничего хорошего.
— Не бойся, никто тебя не тронет, — все так же негромко, словно прочитав ее мысли, сказал Секо. — Не шуми. Собирайся потихоньку и детей собирай. Только не вздумай кричать.
Акчан не стала. Отступила к спящим детям. Бойцы прошли мимо них в комнату Карвана. Там раздались негромкие голоса. Один из бойцов почти сразу вышел оттуда, держа в руках автомат Карвана. Голоса в соседней комнате зазвучали громче.
— Секо, ты понимаешь, что творишь? Кто тебе позволил? — хрипло спросонья спрашивал Карван. — Ты ответишь за эту самодеятельность.
— Если ты чист, все разъяснится. Не так ли? Так, — монотонно увещевал его телохранитель. — Есть информация, мы ее должны проверить. А пока изолируем тебя ненадолго. Ты же сам наши правила безопасности, можно сказать, кровью писал. Мы и держимся благодаря бдительности. Я лично извинюсь, если мы сейчас не правы.
— Засунь себе эти извинения знаешь куда! — осадил его Карван. — Ты много на себя берешь.
— Шиван, отведи апо. Карван, ты же не хочешь, чтобы все узнали?.. Тебе никто не станет заламывать руки. Тихо-мирно, как с приятелем, пройдешь, куда укажет Шиван.
— Что будет с ней? — накинув на плечи камуфлированную куртку, сутулый и бледный Карван, прихрамывая, вышел из своей комнаты и указал на Акчан. Седая щетина на впалых щеках старила его, и он выглядел как после тяжелой болезни, когда нет ни сил, ни возможности побриться.
— Не волнуйся, ей ничего не грозит.
Секо кивнул Авдаляну, и тот увел арестованного.
Телохранитель прошелся по комнате, чего-то выжидая, закурил, поглядывая на испуганную Акчан. Минут через десять его хождений на бетонном полу остались рифленые следы от огромных ботинок. Обычно курды, заходя в дом, оставляли обувь у порога. И этот знак неуважения к дому и хозяевам сказал