Читать интересную книгу Из НКВД в СС и обратно. (Из рассказов штурмбаннфюрера) - Арон Шнеер.

«Слушай, майор, — говорит генерал. У меня горючего нет. Еле-еле перелезем на ту сторону. Ты пропустил мои заправщики. Мы перейдем, встанем здесь, и будем ждать заправщики и боеприпасы. Я не боеспособен. Пропусти».

Майор ему сперва добром говорит. А потом спорить начинает. Люди с «чистыми руками» власть большую имели. Что ему генерал?

— Товарищ генерал, сдайте оружие!

Генерал махнул рукой: дай подумать. Что ему делать? Танки нужны, каждый важен. А тут почти три десятка. После войны очень хотелось узнать, кто это был… Генерал что-то говорит стоящему рядом с ним танкисту. Тот бегом к танку, что-то в башню сказал. Мы видим, как этот танк выезжает с дороги. По обочине рру-рру-ррр — полным ходом, подошел и стал рядом с генералом. Генерал сел на лобовик. И мы уже слышим другой голос. Близко же мы в кустах, дрожим с полными штанами.

— Майор ты нас пропустишь или не пропустишь?

— Товарищ генерал, сдайте оружие!

Я никогда не забуду, такой спокойный голос: «Башенный, осколочным заряжай!»

У-у-у — пушка надвигается на майора. Было клацанье затвора или нет, я не помню. Но вот эту опускающуюся пушку — и пусто. Нет заградотряда… Нету, разбежались, в 5 метрах от нас тоже в кустах прячутся. Мы дрожим, видим как танки проходят. Еще минут 40, все, кому нужно проходят, потом эти вылезли, подобрали свои пулеметы и тоже уходят назад.

А.Ш. А вы как?

А.П. Ничего. Только я дал себе слово, что экскурсии надо от фронта, а не к фронту делать. Пробыл там еще три недели. Правильно сказали «товарищи», что Воронеж до конца войны мы не возьмем. Я и отбыл снова в Германию.

А.Ш. А что-нибудь еще интересное за эти три недели с вами случалось?

А.П. Я вам уже рассказывал о майоре Ермаченко и его развалившемся полке. А вот встретился я с ним в лагере для военнопленных. Лагерь находился в каком-то селе. Под лагерь взяли большое здание школы. Набилось туда несколько тысяч человек. Немцы раненых отделили и разместили в нескольких соседних домах. Водопровода нет, уборных нет. Рядом текла маленькая речка. Воду из этой речку пьют и туда же испражняться ходят. Болели, умирали…

А.Ш. Вы говорили, что в специфику вашей работы военнопленные не входили. Однако встречаться с ними вам приходилось не раз.

А.П. Пленными я стал интересоваться с июня-июля 42-го года, поэтому пленные 41-го частично прошли мимо меня. А вот пленных с Юго-Западного фронта в 42-м году видел много и во время командировки в Воронеж и по дороге обратно в Германию.

Но прежде, чем говорить о следствии, поговорим о том, что было в начале. Поговорим о 41-м. Что из себя представлял немец, взявший в плен русского, и что представлял русский, попавший в плен.

Немец прекрасно знал, что он в положении того семилетнего ребенка, над которым большой дядя занес палку, и он, немец, эту палку перехватил. Немец, в особенности офицер и генерал, в драку ввязался со страхом — Россия мощная. И вдруг — такая легкая победа! Состояние эйфории.

Теперь чему нас учили в 40-м и 41-м году — наступать, наступать и наступать. Ни один наш солдат, ни офицер в окопах, мягко говоря, не сидел. Мы были уверены, что «малой кровью и могучим ударом», и нарываемся на такой разгром… Вы знаете, что потери немцев в офицерском составе были восемнадцать к одному в пользу немцев! Все потому, что наша армия, в основном офицерский состав был из запаса. Пятидесятилетние капитаны и досрочно выпущенные 18-летние лейтенанты. А немецкий офицер, попавший на фронт, прошел милитер-шуле и криг-шуле, то есть кадетское и юнкерское училище. А наши? Кто после репрессий остался? Вот, например, Павлов — командующий Западным фронтом. Был в Испании и настучал Сталину и другим «умным» людям, что нам танковые корпуса не нужны, а нужны танки поддержки пехоты. И мы, создавшие эти корпуса, стали их расформировывать, чтобы потом, перед самой войной, вновь создавать.

Чтобы пройти путь от командира бригады или дивизии до командующего фронтом, в распоряжении которого миллион людей и несколько тысяч танков, нужно длительное время, что было у немцев. А Павлов или Кирпонос совершили скачок в мирное время за два- три года, а все за счет репрессий.

В распоряжении только Павлова, кроме нескольких тысяч танков, превосходивших по численности все немецкие танки, которые они бросили против СССР, было 5 сотен новых танков. Десятка хватило бы, чтобы уничтожить всю немецкую танковую мощь. Я помню фотографию в «Дойче илюстрирт»: стоит наш КВ, а вокруг 31 немецкий танк, причем среди них Т-3 и Т-4. А ведь КВ мог расстрелять немецкий танковый батальон. Почему? Потому, что у КВ было 47 снарядов, а в немецком танковом батальоне — 43 танка. А тот КВ все-таки догадались сжечь огнеметами. Но советские танки не проявили себя потому, что то бензина нет, то снарядов. Немцы основную массу танков захватили целехонькими.

Комментарий 15.

Вероятно, Александр Петрович ошибается, называя число танков в танковом батальоне. Г. Гудериан указывает, что во время войны с Россией первоначально в батальоне было две роты легких танков и одна рота средних. В каждой роте 4 взвода по 5 танков и 2 танка во взводе управления роты. Таким образом, всего: 66 танков. Г. Гудериан

Танки — вперед! Нижний Новгород. «Времена». 1996, с. 46–47. Правда, во время войны с учетом потерь, число танков в батальонах менялось.

А.Ш. Александр Петрович, давайте от общих вопросов перейдем к конкретным. Каков был путь советского пленного?

А.П. Пока человек доходил до офлага — стационарный офицерский лагерь, солдаты меня не интересовали, он проходил несколько лагерей. А из офлага отправляли в рабочие команды, допустим в Оксенфурт, Летхабен. Офлаг служил своеобразным пересылочным пунктом между рабочими командами и самим лагерем. В большинстве случаев в лагерях проходила регистрация. Записывали, кто, что и откуда. Такая регистрация проходила в каждом лагере. Интересно, что сначала пленный говорил правду, но потом начинал выбирать то, что ему выгоднее, или наоборот, не нужно. Потом сами немцы при всей своей педантичности, здесь она их подводила, клали перед собой шесть-семь карточек и так и не могли понять: человек попадал в плен капитаном, а до последнего лагеря доехал младшим лейтенантом. А бывало и наоборот — дурачку, который был лейтенантом, в плену хотелось быть званием повыше.

А.Ш. Ему, наверное, казалось, что у него условия будут лучше?

А.П. Извините, от младшего лейтенанта до полковника лопаточка одинакова во всех руках была.

А.Ш. Но даже советских офицеров не всегда заставляли работать. Как офицеры, они имели право не работать.

А.П. Хотел бы я посмотреть, кто бы там заговорил об этом праве и где бы он был через день после этого. Вот я помню в 43-м году рабочую команду города Оксенфурт на Майне. Работает 35–40 человек. От младшего лейтенанта до подполковника. И все на этом сахарном заводе перебирают свеклу, обслуживают сушильные машины. У них положение, конечно лучше, чем в концлагере, хотя паек один и тот же, но свеклу можно дополнительно пожевать. Жили они в помещении склада. Там у них стояли двухъярусные койки с матрасами, одеялами, были и подушки. Сами пленные оборудовали хорошую душевую, немцы не мешали. На втором этаже жила конвойная команда, которая состояла из одного человека — унтер-офицера. Он сам был в ту войну у французов в плену, поэтому к этим людям мягче относился. Вообще, как правило, пожилые охранники или коменданты, прошедшие первую мировую, сохранили большую человечность. Если надо было куда-нибудь вести, например, разбор завалов после бомбежки, то приходило еще двое или трое таких же ветеранов.

Кстати, уже летом 44-го, после разгрома в Белоруссии, отношение к пленным в Германии резко улучшилось. А уже в начале 45-го бывало и такое: «Иван, я стрелять не буду, уходи к своим». Немец стал от битья, как Чехов сказал: «И кошку можно научить спички зажигать, если надо курить», — добрее. Контингент немецкой армии стал другой: либо фанатики — 15–17 летние мальчишки, либо пошли люди умудренные, которые понимали, что не надо других гробить. Немецкий солдат понял, что такое война, когда десятки, сотни тысяч немецких беженцев появились на дорогах и в городах Германии. Он понял, что это может ожидать его и его семью.

А вообще мне мало приходилось бывать в лагерях военнопленных. Знаю, что старший по лагерю был из числа военнопленных. Что-то вроде своего коменданта. В Хаммельбурге, офлаг 13-D, был комендант-комбриг, не помню его фамилию, хотя бывал там несколько раз.

Помню несколько случаев, связанных с Владимир-Волынском. Там был большой офицерский пересыльный лагерь. Оттуда много вербовали в казачьи части, в РОА… Осенью 42-го мне пришлось побывать там. Помню одного пленного полковника. Я беседовал с ним. Это был искренний советский патриот, который мечтал только об одном — скорее сдохнуть. Он считал, что война проиграна. Говорил мне, что после разгрома немцев под Москвой, зимой 41-42-го думали, что немцев расколошматили, а они до Сталинграда и Эльбруса добрались. Отсюда и шатания пленных, отсюда и полицаи, отсюда и Власов — от плохой обстановки.