Джим в золотых цепях… Щупальце Темной Силы ползет, ползет к нему… мои губы пересохли и окоченели…
– Почему ты мне не сказал все это? Я никогда не позволил бы тебе идти дальше!
– Я это знал. Но ведь сам ты не повернул бы назад, старина?
Я не ответил; он рассмеялся.
– Да и как я мог быть уверен, пока не увидел знаки?
– Но ведь они не утверждали, что ты будешь… растворен, – ухватился я за соломинку. – Они только говорили, что есть опасность.
– Да, и это все.
Что же мне делать? Джим, я скорее убью тебя собственными руками, чем увижу, что с тобой происходит то, что я видел в Гоби.
– Если сможешь, – ответил он, и я увидел, что он тут же пожалел о своих словах.
– Если смогу? А что они сказали обо мне, эти проклятые предки?
– Ничего, – жизнерадостно ответил он. – Я и не говорил, что они что-то сказали о тебе. Я просто решил, что если я окажусь в опасности, то ты тоже. Вот и все.
– Джим, это не все. Что ты скрываешь от меня?
Он встал и остановился надо мной.
– Ну, ладно. Они сказали, что если даже Дух не возьмет меня, я все равно не выберусь отсюда. Теперь ты все знаешь.
– Что ж, – сказал я, чувствуя, как с моей души спадает тяжесть. – Не так плохо. А что касается того, чтобы выбраться, пусть будет, что будет. Одно ясно: если останешься ты, то и я тоже.
Он с отсутствующим видом кивнул. А я перешел к другому интересовавшему меня вопросу.
– Юнви тсундcи, Джим, кто они? Я не помню, чтобы ты мне о них рассказывал. Что это за легенда?
– А, малый народ, – он со смешком присел рядом со мной, оторвавшись от своих мыслей. – Они жили в земле чероки до чероки. Раса пигмеев, как те, что сейчас живут в Африке и Австралии. Только они не черные. Эти маленькие люди точно соответствуют описанию. Конечно, происходило и скрещивание. В легенде говорится, что у них кожа цвета меди и рост в два фута. Эти же с кожей цвета золота и ростом в среднем в три фута. Значит, здесь они немного посветлели и выросли. А все остальное совпадает – длинные волосы, прекрасные фигуры, барабаны и все прочее.
Он продолжал рассказывать о малом народе. Они жили в пещерах, в основном в районе Теннеси и Кентукки. Земной народ, поклонники жизни, неистово раблезианский. К чероки они относились по-дружески, но держались изолированно, и их редко можно было увидеть. Они часто помогали заблудившимся в горах, особенно детям. Если они помогали кому-то, отводили в свои пещеры, то предупреждали, что он никому не должен рассказывать, где эти пещеры, иначе он умрет. И, продолжает легенда, если он рассказывал, то действительно умирал. Если кто-то ел их пищу, он должен был быть очень осторожен, вернувшись в свое племя, и медленно привыкать к обычной пище, иначе он тоже умрет.
Малый народ был очень обидчив. Если кто-то следовал за ними в лесу, они заклинали его, так что он на несколько дней утрачивал чувство направления. Они прекрасно знали лес, хорошо обрабатывали металл, и если охотник находил в лесу нож, острие копья или вообще какую-нибудь безделушку, он должен был сказать: «Малый народ, я хочу взять это». Если он этого не делал, удача отворачивалась от него, и ему больше никогда не удавалось добыть дичь. Да и другие неприятности происходили с ним. Такие, из-за которых расстраивалась его жена.
Они были веселым народом, эти маленькие люди, и большую часть времени проводили в танцах под бой барабанов. У них были самые разные барабаны – барабаны, от звука которых падали деревья, барабаны, вызывавшие сон, барабаны, которые сводили с ума, и такие, которые разговаривали, и барабаны грома. Барабаны грома звучали как настоящий гром, и когда малый народ бил в них, поблизости собирались грозовые тучи; услышав знакомые голоса, они решали поговорить с заблудившимся членом семьи…
Я вспомнил рокот барабанов, сменивший пение; может, это малый народ выражал так свое неприятие Калкру…
– У меня есть к тебе один-два вопроса, Лейф.
– Давай, индеец.
– А что ты помнишь… о Двайану?
Я ответил не сразу. Я сам боялся этого вопроса с тех пор, как закричал на женщину-волчицу на берегу реки.
– Если ты считаешь, что с ним все кончено, ладно. Но если ты хочешь увильнуть от ответа, плохо. Я задал прямой вопрос.
– Ты думаешь, что во мне возрождается древний уйгур? Если это так, то может, ты объяснишь, где я был все эти тысячи лет между ним и мною?
– О, значит, тебя беспокоит та же мысль? Нет, я не имел в виду перевоплощение. Хотя мы о нем знаем так мало, что я не стал бы совсем отвергать эту идею. Но может быть более естественное объяснение. Поэтому я и спрашиваю – что ты помнишь о Двайану?
Я решил выложить все начистоту.
– Ладно, Джим, – ответил я, – этот же вопрос не давал мне покоя все три года после Калкру. И если я не найду ответа здесь, я отправлюсь за ним в Гоби… Конечно, если смогу выбраться отсюда. Когда в комнате в оазисе я ждал призыва старого жреца, я помню отчетливо, что это был Двайану. Я узнал кровать, узнал доспехи и оружие. Я смотрел на металлический шлем и вспомнил, как Двайану… или я… получил ужасный удар палицей, когда носил его. Я снял шлем: на нем была вмятина именно в том месте, которое я помнил. Я вспомнил, что Двайану – или я – имел привычку держать в левой руке более тяжелый меч, и один из мечей был тяжелее другого. К тому же в драке я охотнее пользуюсь левой рукой, чем правой. Воспоминания приходили ко мне вспышками. На мгновение я был Двайану плюс я сам, с интересом я рассматривал знакомые вещи, в следующий момент я был только я с беспокойством думал, что все это значит.
– Ну, а что еще?
– Что ж, я не был вполне откровенен в рассказе о ритуале, – подавленно признался я. – Я говорил тебе, что кто-то другой контролировал мой мозг. Это правда, в каком-то смысле – но, Боже, прости меня, я все время знал, что этот кто-то другой тоже я, я сам! Как будто двое стали одним. Трудно объяснить… Ты знаешь, иногда говоришь одно, а думаешь другое. Ну, а если говоришь одно, а думаешь в это время о двух разных вещах одновременно. Похоже на это. Одна часть меня восставала, испытывала отвращение и ужас. Другая – ничего подобного; она знала, что обладает властью, и наслаждалась этой властью; и именно эта часть контролировала мою волю. Но обе эти части были – я. Недвусмысленно, несомненно – я. Дьявол, парень, если бы я действительно поверил, что кто-то другой командовал мной, разве я испытывал бы такие угрызения совести? Нет, я знал, что это я; и та часть меня, которая узнала шлем и мечи, с тех пор преследует меня кошмарами.
– Есть еще что-то?
– Да. Сны.
Он склонился ко мне и резко спросил:
– Какие сны?
– Сны о битвах… сны о пирах… сны о войне против желтокожих людей, о поле битвы на берегу реки, о стрелах, тучами летящих над головой… о рукопашной, в которой я сражался большим молотом с человеком, похожим на меня… сны о городах с башнями, по которым я проезжал, и о белых голубоглазых женщинах, которые бросали под ноги моего коня гирлянды цветов… Когда я просыпаюсь, сны быстро забываются. Но я всегда знаю, что когда я их вижу, они ясные, четкие, реальные, как сама жизнь…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});