Читать интересную книгу Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Да. И весьма. Мне не понравилось ваше хихиканье и то, как вы произнесли «вечный покойник». Свысока, надменно, глядя со своего завидного жениховского трона. Говорят, наши великие создатели вложили в нас свои высокие чувства. Я и раньше сомневался, какие такие высокие чувства могут быть у женихов?.. Ну и у невест. Они не высокие, они попросту жениховские. Сиречь похотливые и фальшивые. В свадьбах вообще много позерства и притворства.

— Вы обозлены. Я не хотел вас ни оскорбить, ни обидеть.

— Я оскорблен не вами, а вековым неуважением к себе. Со дня моего появления на свет меня все боятся. Даже мой создатель относился ко мне с предубеждением — и без повода исполнял крайне неохотно. Играть меня вне траурных процессий считалось — да и теперь считается — дурным тоном. Мало того, я являюсь чуть ли не музыкальной эмблемой смерти. Ее позывным. Разве это возможно выносить столетиями?.. Проклятие, какая тут духота! Или в самом деле новый переплет жмет?

Свадебный марш улыбнулся и комически развел руками:

— А вы как хотели? Смерть и ваша милость в людском сознании слились воедино. И зачем им торопиться в мир иной, если и здесь хорошо?

— Вам более ста пятидесяти лет, а ума — как у двадцатипятилетнего, — не унимался Траурный марш, — Для вас возраст в четверть века оказался критическим. Вы мне напоминаете пустую, глупую полечку, которую выплясывают захмелевшие женихи, плешивые папаши невест и подгулявшие гости на сытый желудок. Даже стыдно слушать!

— А это уже похоже на оскорбление, милейший, но угрюмый Си бемоль минор!

— Если бы вы, галантнейший и лучезарнейший До мажор, проникли в сущность бытия и хотя бы одним тактом, одним знаком альтерации, одной четвертной паузой задумались над противоречиями человеческой жизни, то поняли бы — как ни веселы наши свадьбы, а жизнь по своей сути всегда трагична, ибо не вечна! От молодости и радости неизбежен путь к болезням и дряхлению. Радость ушла… Какой смысл в продолжении существования? Словом, я честнее, чем вы! Вы — искуситель, а я — избавитель! Но я устал! Устал! О, если бы явился в мир некий сочинитель, способный создать плач скорби, способный заменить меня в траурных процессиях!

Свадебный марш тоже начал волноваться. Белоснежное жабо съехало набок. Монокль то и дело выпадал. Он спешно протирал его и вставлял в свой небесной голубизны правый глаз.

— Я не хочу на вас обижаться! Слышите! Мне это стоит большого труда, но я на вас не обижаюсь. Что хотите, говорите, а я не обижусь, и вот почему: все свои долгие годы я прожил, не зная горя, а вы — не зная радости. Вам доставалось как никому в нашем музыкальном мире, — Свадебный подошел к Траурному и вдруг крепко обнял его, — И будет доставаться. И все-таки: гавоты и галопы, краковяки и менуэты исчезли или остались в редком концертном исполнении, а вы изо дня в день исполняете свой долг — действительно при любой погоде. Вы вечны! Вы умрете только тогда, когда люди перестанут умирать, а этого не может быть никогда. Значит, вы только и бессмертны.

— А вы?

— Мир переменчив, — усмехнулся Свадебный, — Вполне возможно, что люди скоро перестанут торжественно отмечать свадьбы или вообще регистрировать браки. А еще через сто пятьдесят лет? А вот умирать, как ни ухищряйся, придется. Статистика подтвердит: сто процентов из ста.

Траурный согласно кивнул.

— Однако же, — продолжал Свадебный, — именно из-за этой безысходности в земной жизни необходимы всплески радости. Опять же, свадьба означает зарождение новой жизни. Я начну — вы подхватите. А значит, мы оба бессмертны и на сей день самые необходимые, с чем вас и поздравляю.

Свадебный протер свой монокль, немного помолчал, видимо, ожидая возражений, и наконец решился добавить:

— Честно говоря, я тоже устал.

— От чего же?

— От вечных празднеств, которые так же утомительны, как вечная скорбь. Я тоже жду, когда явится великий сочинитель и напишет великое произведение, которое сможет заменить меня. А я мечтаю о приличном вознаграждении и праве на отдых. Поселиться бы в уютном адриатическом городке: солнце полезно для моих костей. Тишина, умеренная влага, диета — и никаких вин, коктейлей, крепких коньяков и шампанского. Скорей бы… А вы все еще жаждете популярности, признания с аплодисментами и литаврами?

— Ничего я не жажду, — гордо ответил Траурный, — Хотя аплодисментами я действительно не избалован. Я вообще не знаю аплодисментов.

— Как же мне вам помочь? — с участием подхватил Свадебный, не замечая, как собеседник морщится при этих словах. Вообще вся натура Свадебного была открыта для приятельской беседы. Глаза необыкновенной голубизны сверкали радостью, взгляд был теплый, светлый, манеры деликатные. В каждом движении чувствовалось уважение к собеседнику. Вдруг он звонко рассмеялся, весело щелкнул в воздухе пальцами:

— А все-таки замечательно, что мы — усталые брюзгливые старикашки — выдержали такое грандиозное испытание! Стольких оставили позади! Знать, что ты необходим всему человечеству, — что может быть лучше?!

Свадебный вдруг закружил по просторной комнате, напевая вальсовый мотивчик, затем с виртуозной лихостью подхватил напарника — и они завальсировали вместе. Траурный неумело переставлял ноги, почти не сгибающиеся в коленях. Он в жизни не танцевал, только ходил размеренным шагом за привычно скорбными процессиями. И вдруг — искрометный молодой вальс!

— Раз, два, три, ля-ля-ля! Раз, два, три, ля-ля-ля! — напевая, считал, закинув свою красивую кудрявую голову, Свадебный, ловко поддерживая и направляя своего неуклюжего партнера, — На бантик мне не наступите. Да что ж вы так скрипите своей ужасной ортопедией!

Наконец Траурный улучил момент и выскользнул из цепких объятий весельчака. Он повалился в кресло, обмахиваясь, как веером, своим же собственным черным переплетом.

— Какая жара! И какая непривычная компания! — тяжело дышал он, — Утомился.

— Ну почему? Почему вы радоваться не хотите? — вопрошал До мажор, — Почему вообще на этой земле мало кто умеет радоваться? Вот сейчас хоть раз в жизни вы можете себе позволить быть счастливым. Мы — детища двух гениев. Победители! Выше всей музыки на земле. Это ли не радость? Нас играют и будут играть все оркестры мира! Наконец-то и вы услышите аплодисменты!

— Меня предпочитают в основном дрянные оркестришки в семь-восемь человек. Им наплевать на качество исполнения. Да и я не забочусь о том, чтобы понравиться публике. На похоронах ни публики, ни ценителей, как таковых, нет, — монотонно гудел Траурный.

— Забудьте, — горячился Свадебный, — Гордитесь! Восчувствуйте! С одной стороны — свадьба, брачная ночь, освященное венчанием соитие. С другой — финал. Занавес. Переход в небытие. Вся долгая жизнь — в промежутке между нами.

Траурный задумался. Выражение его лица менялось, но в основном было скорбным и раздраженным. Свадебный же не трудился вглядываться в соседа. Его посещали какие-то свои мысли — далеко не скорбные. Наконец разговорчивый оптимист не выдержал:

— Испытать бы на себе всю эту долгую жизнь — жизнь людей! А хотелось бы попробовать. Мы ведь с вами — только символы! И можем только догадываться, чем заполнены дни человека между двумя нашими ритуалами.

Траурный признался, что и его посещали такие желания, но обида на людей сильнее. Уж слишком они непорядочно относятся к нему, спутнику скорби. Люди вообще любят утверждать, что истина им всего дороже, а как только она проявляется, то в девяти случаях из десяти от нее отворачиваются, забеливают, закрашивают, а то и забрасывают камнями.

— Люди одержимы мелкими эгоистическими страстями, — отозвался Свадебный, — Им необходимо снисхождение.

— Сейчас я на это не способен.

— Все еще сердитесь на устроителей фестиваля? Давайте им отомстим!

— Мстить может лишь низшее создание высшему. Я себя к низшим не отношу.

— Тогда давайте накажем.

— Каким образом?

— Элементарным! Сбежим. Спохватятся завтра, а нас нет. Ни партитур, ни переплетов.

— А куда? — задумался Траурный, — Где можно отдохнуть за полтора века один раз?

— Найдем какой-нибудь дикий остров, где нет ни свадебных торжеств, ни похоронных процессий.

— Послушайте, До мажор, а вы не так уж неразумны, как я думал и даже имел неосторожность заявить вам. Я беру свои оскорбительные слова назад и искренне сожалею, что сказал их…

— Будем считать, что я их не слышал. Вы ведь мне тоже поначалу не слишком понравились. Так что, бежим?

— Хоть на край света!

— А вы знаете, где он?

— Я единственный, — позволил себе намек на улыбку Траурный, — кто знает, где край света.

— Того или этого?

— Этого… этого… — успокоил Траурный, — На том краев нет.

— А деньги у нас есть?

Достали кошельки.

— У меня десять австралийских долларов и шестьдесят пять голландских гульденов, — подсчитал Траурный.