Л. Н. Гумилев отмечал три формы сосуществования этносов: «1) Симбиоз – сосуществование двух или более этносов в одном регионе, когда каждый занимает свою экологическую нишу; 2) Ксения – буквально «гостья» – вариант симбиоза, группа иноземцев, живущая замкнуто; 3) Химера – сосуществование двух или более чуждых этносов в одной экологической нише. Обычно химеры – последствия миграций и, как правило, неустойчивы»[55].
Эта схема слишком тесна, чтобы охватить многообразие реальности. К тому же, если можно говорить об этническом пространстве небольших по численности, относительно изолированных народов как об «экологической нише», то территория, занимаемая крупными этническими группами, обычно столь неоднородна в природном отношении, что ее сравнение с нишей вряд ли возможно, даже когда она является анклавом в этническом пространстве другого народа. И какие этносы можно считать «чуждыми» друг другу? Ни религиозные, ни культурные, ни нравственные различия не являются чем-то абсолютным, не образуют непреодолимого барьера враждебности и несовместимости.
Полиэтничность, т. е. союз нескольких этносов в границах одной нации либо сообщества, составляет характернейшую черту развития и становления современных наций. Для Европы характерно преобладание наций, группирующих несколько малых этносов вокруг одного, доминирующего. Здесь же известны случаи национальных образований на базе двух, как в Бельгии, или четырех, как в Швейцарии, равнозначных этносов. К тому же в результате миграций этническая картина Европы быстро изменяется, на ней появляются совершенно новые элементы.
В ходе сосуществования в рамках единого полиэтнического сообщества крупных и в численном отношении небольших этносов начинают проявляться их различные подходы к его перспективам. В интересном исследовании об исторической памяти больших и малых народов российский исследователь А. Празаускас отмечает[56], что положительные воспоминания характерны прежде всего для доминирующих этносов и в меньшей степени для других крупных народов. Напротив, «в исторической памяти этнических меньшинств и малых народов чаще преобладают всякого рода обиды и перипетии борьбы за выживание. Поэтому у них сохраняется повышенная чувствительность к любым проявлениям несправедливости, своеобразный «комплекс меньшинства», нежелание раствориться в «единой нации». Как правило, малые народы с трудом поддаются интеграции».
Степень «чувствительности» отдельных наций, больших или малых, к проявлениям несправедливости не поддается измерению. Вряд ли она заметно изменяется от народа к народу. Вряд ли существуют глубокие различия и в том, как народы поддаются интеграции. Но, может быть, горечь иных воспоминаний действительно сильнее у малых народов, способствуя их повышенной замкнутости? Среди них постоянен страх перед ассимиляцией, перед поглощением более крупным этносом. Это настроение не может не порождать в их сознании определенные болезненные явления, в частности, обостренную озабоченность этнической «чистотой», этническое высокомерие.
Сравнение культурного потенциала крупных и малых народов, находящихся на одной ступени экономического развития, показывает, что сила притяжения первых превосходит, и очень значительно, силу притяжения вторых. Если первые во многом предопределяют лицо современной мировой цивилизации, то вклад малых народов объективно скромнее. Их культура зачастую выглядит периферийной, она во многих отношениях вторична, несет нестираемый отпечаток более мощных соседних культур. К тому же, как ни оригинальна, как ни самобытна культура каждого численно небольшого народа, подсознательно он не может не понимать, что его культура не в состоянии с равной степенью интенсивности развиваться во всех областях, будь то наука, литература, живопись, музыка, философия и т. д. И что, несмотря на всегда возможные огромные достижения в отдельных сферах, по отдельным направлениям, неизбежно в целом эта культура приобретает характер вторичности, провинциальности. От этого не избавлены и крупные народы, но у них данный процесс менее заметен и вызывает менее болезненную реакцию по защите самобытности национальной культуры, которая начинает выглядеть у малых народов в некоторых случаях чуть ли не ее главным и единственным достоинством.
Крупные национальные культуры имеют, как правило, открытый характер. Они активно поглощают культуру зарубежья, не испытывая при этом особенных опасений утратить свой характер. Многочисленные переводы, выставки иностранных художников, гастроли зарубежных музыкантов – все это свидетельства национальной открытости и, к слову сказать, предпосылки интенсивного – и самобытного – духовного роста. И такая открытость давала культуре крупных народов известные преимущества. И. Шафаревич справедливо отмечал, что сотрудничество народов порождает культуру качественно более высокую, чем мог бы создать один из них. Культура и самого крупного из народов приобретает новое измерение, которого не имела бы иначе. И это всегда было типичным для России. Ученый напоминал в этой связи примеры Гоголя и Шевченко[57]. Если в годы советской власти наша литература и не имела столь же великих фигур, как эти две, само явление стало еще более масштабным, охватив наряду с литературой и многие другие сферы – научный поиск, музыку, изобразительные искусства и архитектуру. Сейчас, когда слово «советский» ушло в прошлое, как не вспомнить, что его истинное «национальное» содержание определялось не пышными официальными декларациями или трескучими постановлениями высших партийно-государственных органов, а тесным взаимодействием народов и их культур, объединенных между собой, в частности, и через культуру русского народа.
Напротив, малые нации – постоянные жертвы разнообразных фобий. Они «ненавидят» то одного, то другого из своих соседей, поднимаются то против одного, то против другого культурного влияния.
Национализм и великой, и малой нации по своей природе одинаков. Различие в том, что великая нация лишь в редчайшие моменты своей истории переживает бурные вспышки обострившегося национального чувства, тогда как малые сплошь и рядом целиком подпадают под контроль шовинистических сил. У великих народов этническая агрессивность, этническое высокомерие одних групп населения обычно нейтрализуются гуманностью, духовной широтой большинства. Среди малых народов атмосфера складывается несколько иная. Если одна идея, одно настроение находят у небольших по численности народов поддержку хорошо организованной и энергично действующей группы, то в условиях кризиса той часто удается навязывать это настроение, эту идею всему обществу.
Интересно свидетельство эстонского писателя Яана Каплинского, который отмечал: «…для нас нация становится своего рода религией. Комитет Эстонии и его руководство (так и хочется сказать – политбюро) – храм данной религии, чьи жрецы прилежно бдят за правильностью общественного мнения, за тем, чтобы оно не впадало в ересь. Ибо за ересью, естественно, стоят происки врагов, заговоры, предательство, продажность»[58].
Вероятно, впрочем, эти «жрецы» не имели бы успеха, если бы «паства» не оказывала им активной поддержки. Это подтверждает опять-таки Яан Каплинский: «Мне кажется, что эстонцы, как многие малые народы, склонны оказывать давление на своих соотечественников, так сказать, внутри себя, требовать, чтобы каждый поступал и думал «по-эстонски», равняясь на большинство или же на определенный авторитет (Народный ли фронт или Конгресс Эстонии)»[59].
При объединении «жрецов» и «паствы» возникает атмосфера, пожалуй, не менее удушающая, чем в иных тоталитарных государствах. Личность оказывается пленницей этноса, она подвергается повседневному интеллектуальному, психологическому прессингу, и требуются колоссальная сила характера и независимость мысли для сохранения самостоятельной позиции.
Заложником «духа единства» может стать и лидер того движения, которое этот «дух» воплощает. Когда на президентских выборах в Грузии в мае 1991 г. З. Гамсахурдиа собрал более 90 процентов голосов, он, естественно, счел себя выразителем и проводником тяги масс к единству. И насаждал его, опираясь на государственный аппарат. Этнический тоталитаризм не менее страшен, чем тоталитаризм идеологический, и грузинскому президенту – интеллектуалу и вчерашнему диссиденту – удалось это очень быстро доказать за недолгие месяцы своего правления.
В крупных национально-этнических организмах тенденции на установление любой формы духовной монополии, будь то идеологической, религиозной или этнической, наталкиваются на значительно более мощное сопротивление, чем в относительно небольших. Природа их сознания более полифонична. В их среде громче звучат многие, часто несущие противоположные мысли, голоса. В определенные периоды истории крепнут настроения замкнутости, консерватизма, намечается поворот к ориентации на прошлое, но и в такие времена не исчезает интерес к внешнему миру, готовность к заимствованиям и сотрудничеству. У каких-то групп общества возникают опасения в том, что этнос находится под угрозой, но всегда сохраняются и силы, верящие в здоровье нации. Столкновение противоположных тенденций образует некую равнодействующую национальной истории.