Читать интересную книгу Любовь небесного цвета - Игорь Кон

Вторым способом оправдания однополой любви была ее эллинизация. Не имея идейной опоры в христианской культуре, люди искали и находили ее в античности. Примеры мужского воинского братства были веским аргументом против представлений о «женственности» однополой любви, а достижения античной культуры, считавшей мужскую любовь нормальной, доказывали ее нравственное величие и творческий потенциал. Особенно важную роль в этом деле сыграл знаменитый немецкий археолог и историк искусства Иоганн Иоахим Винкельман (1717–1768), который сделал греческий канон мужской красоты достоянием своих образованных современников.

Хотя классическая филология и история искусства сделали «греческую любовь» респектабельной, они были вынуждены, вольно или невольно, интеллектуализировать и десексуализировать ее. Образованные европейцы охотно идентифицировались с античными образами, сплошь и рядом не понимая их действительного смысла. Греческие и римские тексты, изучавшиеся в английских школах и университетах, подвергались жесткой цензуре и фальсификации. Слово «любовник» переводилось как «друг», «мужчина» — как «человек», «мальчик» как «молодой человек». «Пир» Платона не изучали вовсе. Цензурные ограничения создавали у юношей ложные, идеализированные представления об античной культуре и одновременно стимулировали интерес к тому, что от них так тщательно скрывали.

Еще труднее было осознать собственные чувства и склонности. Отпрыски аристократических фамилий, где гомосексуальность была семейной традицией, рано научались жить двойной жизнью, понимая, что если ты сумеешь избежать скандала, делать можно, что угодно. Выходцам из среднего класса и духовного сословия, которые принимали внушенные им ценности и нравственные принципы всерьез, было гораздо труднее. Многие из них не могли ни лицемерить, ни принять, ни подавить собственную сексуальность. Отсюда — трагическая разорванность и противоречивость их самосознания и поведения.

Половая сегрегация в школе еще больше усугубляла эти трудности. Знаменитые английские мужские аристократические школы (Итон, Харроу и другие) были интернатами, мальчики не только учились, но и жили вместе. Раздельное обучение, тем более в разновозрастных интернатах, всегда благоприятствует однополым влюбленностям и сексуальным контактам. В этих, по определению одного историка, «сексуальных концлагерях», гомоэротические традиции и нравы передавались из поколения в поколение.

Первый приказ, который получил от одного из своих соучеников в 1817 г. будущий писатель Уильям Теккерей, как только он появился в школе, был: «Приди и трахни меня». Жалобы на «грубость и животность в спальнях» — общее место многих школьных воспоминаний. Писатель Робин Моэм (1916–1981) рассказывает, что едва он устроился в своей комнате в Итоне, как пришел одноклассник, спросил, мастурбирует ли он, ощупал его половые органы, объяснился в любви и мгновенно уговорил отдаться; связь эта продолжалась два года.

Сексуальным контактам между мальчиками способствовало не только отсутствие женского общества, но и многое другое: общие постели (в Харроу мальчики спали подвое до 1805 г.), невозможность уединения (в некоторых школах туалеты не запирались, а то и вовсе не имели дверей), публичные порки, которые осуществляли не только учителя, но и старшие ученики и, конечно же, абсолютная власть старших над младшими. Эта власть была одновременно групповой (в школе всем распоряжался старший, шестой класс и каждый старшеклассник мог приказывать любому младшекласснику) и индивидуальной. Старшеклассник мог сделать младшего своим «фагом» (fag), слугой, который беспрекословно обслуживал хозяина, чистил его обувь, убирал постель и т.п. и за это пользовался его покровительством. Быть фагом авторитетного шестиклассника было почетно, а красивый фаг, в свою очередь, повышал престиж хозяина.

Мужские и тем более — подростковые сообщества всегда отличаются жестокостью и повышенной сексуальностью. Английская школьная система, ориентированная на воспитание будущих лидеров, сознательно культивировала агрессивную маскулинность. Центром всей школьной жизни были соревновательные спортивные игры (регби, футбол и т.д.), участие и успех в них влияли на положение мальчика в школе и на отношение к нему соучеников значительно больше, чем учебные успехи. В спортивных играх была и своя эротика. Хотя силовые атлетические контакты считались несексуальными, кто мог это гарантировать?

Культ групповой солидарности, товарищества и дружбы, нередко имеющий неосознанную гомоэротическую окрашенность, красной чертой проходит через английскую, да и всякую другую, школьную повесть. Но если первые влюбленности в девочек, которым благоприятствует совместное обучение, в дальнейшем перекрываются более серьезными взрослыми романами и становятся для юноши только вехами его взросления и роста, то гомоэротические влюбленности, именно потому, что они большей частью остаются невостребованными и нереализованными, сохраняются в памяти как нечто совершенно особенное и невообразимо прекрасное, по сравнению с чем взрослая любовь к женщинам иногда кажется ничтожной.

Первоначальное викторианское понимание однополой любви было аристократически эстетским. Постепенно ее образ демократизируется. Причины этого были довольно прозаическими. Поскольку сексуальные отношения с людьми собственного круга были затруднены, нужно было спускаться по социальной лестнице вниз («натуральные» джентльмены тоже начинали сексуальную жизнь с проститутками или с прислугой). В рабочей среде на эти вещи смотрели проще. Из-за жилищной скученности мальчики часто спали в одной постели, им не приходилось стесняться друг друга. Кроме того, им нужны были деньги. Принимая ухаживания богатого покровителя, юноша из рабочей среды не должен был задумываться, не является ли он извращенцем. У него был ясный мотив деньги. На одном из судебных процессов 1890-х годов семнадцатилетний лондонец Чарльз Сикбрум показал: «Меня спросили, согласен ли я лечь в постель с мужчиной. Я сказал „нет“. Он сказал „Ты получишь за это четыре шиллинга“, и убедил меня».

Для представителей средних слоев все было сложнее. В обществе королевских гвардейцев, матросов и молодых рабочих они чувствовали себя в большей безопасности, чем в собственной среде: тут все было анонимно, а от неприятностей можно было откупиться. Но кроме секса, викторианцам были необходимы иллюзии. Образы сильных и мужественных молодых самцов особенно волновали их эротическое воображение по контрасту с их собственной, и всего своего класса, изнеженностью. Соблазн брутального пролетарского секса в противоположность импотенции господствующего класса отлично выражен Дэвидом Генри Лоуренсом в «Любовнике леди Чаттерли». В гомоэротическом варианте это выражалось еще сильнее (Лоуренс и сам был не чужд подобных чувств).

Поскольку большинство этих рафинированных интеллектуалов придерживались левых политических взглядов, эротическая романтизация дополнялась социально-политической идеализацией «простого человека». Юноши из рабочей среды казались им воплощением цельности, моральной чистоты, отзывчивости и эмоционального тепла, а их собственные сексуальные отношения с ними выглядели нарушением сословных и классовых границ. Отдаваясь пареньку из низов, которого он содержал и старался окультурить, рафинированный интеллигент не просто удовлетворял свой сексуальный мазохизм, но символически отказывался от классовых привилегий, восстанавливал социальную справедливость и равенство. Влечение к молодому рабочему выражало любовь к рабочему классу и готовность служить ему. Роман с юным пролетарием был чем-то вроде социалистической революции в одной отдельно взятой постели.

Хотя эти иллюзии постоянно разрушались жизнью, — «простые» юноши при ближайшем рассмотрении оказывались примитивными, интеллектуально неразвитыми и к тому же меркантильными, воспринимавшими своих покровителей как дойных коров, — сентиментальным интеллигентам было трудно избавиться от стереотипов, в которых сексуальная утопия так красиво сливалась с социальной, а их собственные, не до конца принятые, сексуальные потребности возводились в ранг «миссии». Среди гомосексуалов первой половины XX в. были чрезвычайно сильны леворадикальные, марксистские и анархические идеи. Именно это помогло в 1930-х годах ГПУ практически бесплатно завербовать в свои агенты молодых кембриджских интеллектуалов Кима Филби, Гая Берджесса и их друзей.

Новые социальные контексты рождали потребность в новом самосознании и новом определении сущности однополой любви. Религиозное понятие «порока» давно уже себя исчерпало. Понятие «преступления» также вызывало возражения, при наличии добровольного согласия тут нет жертвы. Новую парадигму для объяснения, а фактически — для социального конструирования однополой любви дали сексологи, которые не только прорвали завесу молчания и способствовали либерализации законодательства, но и дали гомосексуалам новый стержень для самосознания и социальной идентичности.