Читать интересную книгу Оракул мертвых - Валерио Манфреди

Богданос гневно переспросил:

— Нормальную? Тебе захотелось нормальной жизни? Понимаю, ты желаешь получить обратно свое имя, быть может, ты намерен жениться и завести детей, купить дом с садом, ездить в отпуск… Этого ты хочешь? Скажи, ты хочешь этого? Скажи мне, черт возьми, чтоб я знал, что все было напрасно! Все, что я построил и подготовил! Чтоб я знал — человека, которого я знал и которого я спас, больше не существует.

Клаудио опустился на стул, закрыв лицо руками:

— Время многое меняет, адмирал. Даже самые ужасные раны затягиваются. Человек может умереть сразу же, от ярости и боли, но если он пережил свое горе, значит, неизвестные силы толкают его к жизни. Я не могу винить себя за это, адмирал.

— Понятно. Теперь, когда политическая обстановка в Греции изменилась и ты считаешь, что тебе больше ничего не угрожает, ты думаешь, настал момент вернуть свое прежнее имя. Отличная будет статья в газетах: мертвец воскрес…

— Вы считаете меня неблагодарным подлецом, да? Ошибаетесь. Я долгие годы жил в мире, выстроенном вами для меня, и ждал момента, когда смогу отомстить… Я досконально следовал вашим инструкциям, но сейчас понимаю — все бесполезно. Злодейство человеческое остается, и я ничего не могу с этим поделать.

Богданос кивнул и какое-то время стоял молча, после чего взял шляпу и направился к выходу.

Клаудио словно очнулся.

— Адмирал.

Богданос, уже взявшийся за ручку двери, обернулся к нему.

— Зачем вы приходили?

— Теперь это больше не имеет значения.

— Нет. Я хочу знать.

— Мне жаль, что я застал тебя в подобном настроении. Я пришел, чтобы снова открыть твою рану, чтобы она снова начала кровоточить… вопреки твоему желанию… У меня есть доказательства, указывающие на виновных в смерти Элени и на пособников, и я разработал план, как всех их уничтожить. Всех.

Клаудио побелел.

— Почему бы вам не сдать их в прокуратуру?

Богданос в ужасе посмотрел на него, словно перед ним стоял незнакомец, говоривший безумные вещи, но в голосе его не выразилось ни малейшего волнения:

— У всех преступлений тех дней истек срок давности, или же они попадают под амнистию, а некоторые находятся вне нашей юрисдикции… Они останутся безнаказанными… Я также знаю, куда выбросили тело Элени: его утопили в искусственном озере в Турнарасе, сняв одежду. Они боялись, что какой-нибудь лоскуток всплывет, указывая на то, что там лежит труп… холодная могила…

Клаудио почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, а лицо морщится, но ему не удалось выдавить из себя ни слова. Богданос некоторое время молча смотрел на него, а потом двинулся вниз по лестнице. Клаудио бросился к парапету лестничной площадки.

— Адмирал! — закричал он срывающимся голосом.

Богданос остановился и медленно поднял голову.

— Зачем вам все это нужно?

Дверь подъезда открылась, и вошла женщина с сумкой, полной покупок. Богданос выждал, пока она скроется за дверью своей квартиры на втором этаже.

— Я всегда наказывал преступников, безжалостно.

Он стал спускаться дальше, в темноте.

Клаудио снова прокричал сквозь слезы:

— Но почему вы выбрали меня? Почему вы не дали мне умереть?

Адмирал теперь стоял в самом низу и уже протянул руку, собираясь открыть входную дверь.

— Не я тебя выбрал. Произошедшее накладывает на тебя суровые обязательства… Что до меня… Мне приходится сражаться с неблагоприятствующей мне судьбой: я не могу выступить открыто сам… Не сейчас… А теперь мне пора вернуться в гостиницу. Я устал. Я много лет провел в поисках… Понимаешь? Я устал…

— В какую гостиницу?

— «Разенна».

— Под каким именем? Если я… Если я решу прийти к вам, то кого спрашивать?

— Курас, Ставрос Курас. Спокойной ночи, сынок.

Он вышел на улицу, и дверь с грохотом захлопнулась. Клаудио прислонился лбом к перилам и некоторое время простоял в таком положении, мысленно считая шаги удалявшегося адмирала. Ему казалось, он видит, как тело Элени белеет в темной воде, а потом исчезает на дне, поглощенное мраком.

— Спокойной ночи, адмирал, — пробормотал он.

8

Университет Гренобля, Франция

10 июня, 17.00

— Добрый день, профессор.

— Здравствуйте, Жак. Новости есть?

— Как обычно, профессор. Да, напоминаю вам, сегодня в полдень состоится заседание факультетского совета.

— Угу. Как там, буря?

— Вероятно. Мадам Фурнье в ярости, ведь ваша кафедра увела у нее две стипендии, а студенты намереваются внести предложение по реформе экзаменов на следующий учебный год.

— Понятно. Постараемся справиться с бурей и выжить. В ближайшие десять минут не соединяйте меня ни с кем: мне нужно проверить почту и просмотреть конспекты перед лекцией.

Мишель Шарье повесил пиджак на вешалку и сел за письменный стол. Через минуту зазвонил телефон.

— Жак, я же сказал: десять минут.

— Но я не мог вас не соединить — сенатор Ларуш, из Парижа.

— Ладно, Жак, вы правильно сделали. Алло? Алло? Это ты, Жорж? Какими судьбами?

— Я, Мишель. И у меня хорошие новости. Руководящий комитет секретариата партии решил выдвинуть твою кандидатуру в парламент на ближайших выборах. Неплохо, да? Ну, ты мне ничего не скажешь?

— Черт, Жорж, а что я должен сказать… Я, черт возьми, не знаю, что сказать… Я не ждал подобного оборота событий… ну… Я счастлив! Более того, прошу тебя поблагодарить всех за доверие… У меня нет слов…

— Как, у человека вроде тебя нет слов? Не смеши меня. Ты должен найти слова. Ты будешь встречаться с людьми, проводить митинги, давать конференции. Ты должен найти слова, обязательно должен их найти!

— Но, Жорж, а университет?

— Да, это важный момент. Видишь ли, мы готовимся заранее, чтобы в нужный момент быть во всеоружии. И в этой связи было бы здорово, если б ты смог стать заведующим кафедрой до начала следующей избирательной кампании. Это будет дополнительный плюс в репутации, а такие вещи не бывают лишними. Мы хотим как следует обыграть высокий интеллектуальный уровень наших кандидатов. Времена, когда мы представляли интересы рабочих, прошли. Конкуренция высока, на политическую арену выходят акулы, и мы не можем позволить себе слишком больших уступок в области идеологии.

— Ну ты и сказал. Это даже не смешно. Кроме того, не думаю, что факультет собирается объявлять конкурс на эту должность.

— Это можно поправить. Мы в меньшинстве, но в определенных кругах достаточно сильны, у нас есть влиятельные друзья.

— Жорж, боюсь, этого недостаточно. Мне нужна — как бы лучше выразиться — более непосредственная поддержка.

— Мы постараемся подумать и об этом тоже, но ты и сам должен поработать: сделать что-то важное, чтобы твои достижения прозвучали и за пределами научного мира, может быть, за границей.

— Понятно. Я… посмотрю, что можно сделать. Дай мне время. Знаешь, вот так, с ходу… Я уже начал одно исследование, но, боюсь, его результаты будут не слишком сенсационными… Мне нужно все обдумать.

— Понимаю, понимаю. Пока не ломай над этим голову. Увидимся, вместе поразмыслим, может, еще кое-кто из друзей поможет. Важно, чтоб ты был готов принять вызов.

— Ну, если дело в этом…

— Вот, молодец, так-то лучше. Об остальном мы подумаем после. Ну, пока. Я приеду на следующей неделе. Следующая неделя тебя устроит?

— Да, конечно. Спасибо. Еще раз спасибо.

Он повесил трубку и откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнув. Боже мой, Мишель Шарье в один момент станет заведующим кафедрой и депутатом парламента — неплохо, черт возьми. Один из самых молодых и блестящих интеллектуалов Франции, один из самых молодых депутатов — так о нем заговорят, если дело выгорит.

Он протянул руку и взял стоявшую на столе рамку с фотографией красивой белокурой девушки, солнце играло в ее волосах.

Мирей, коллега, преподаватель истории искусств. Прекрасная аристократка. Одна из самых родовитых семей в городе, Сен-Сир, относившаяся к нему с неприязнью и свысока. Если все будет хорошо, у них больше не окажется причин держать его на расстоянии. Им придется признать, что он — человек достойный, и перестать чинить ему препятствия в отношениях с девушкой. Быть может, они даже смогут пожениться.

Но с другой стороны, он испытывал чувство стыда. Он любит ее, взаимно, но семья против… И вот предприимчивый молодой человек скромного буржуазного происхождения решает взять приступом башню из слоновой кости — одну из самых древних аристократических семей в городе, — при этом не отказываясь от своих прогрессивных принципов… Черт! Сюжет для фельетона. Он сам себе был смешон.

К черту! Мы живем только раз, а жизнь состоит и из общих мест тоже, почему бы нет. Он любит девушку, им хорошо вместе. Это настоящие чувства. А на остальное наплевать. Он постарался справиться с волнением, с тем ажиотажем, что охватывал его всякий раз, как колесо Фортуны поворачивалось к нему благоприятной стороной, с желанием немедленно броситься в самую гущу событий.