Все, конечно, согласились, дураков нет. Изображать веру нетрудно. Если хочешь выжить, то и землю станешь есть. А уж во что ты веришь на самом деле… Потом можно сбежать. Все так думали. Но тех, кто бежал неудачно и дал себя поймать, король повесил. А остальных… Нас согнали в Льёборг и заставили строить крепость: лес рубить, таскать брёвна. Я сбежал, как только подвернулся случай. Но что было дальше — я не помню.
Рассказ Игвара был похож на правду. Этим объяснялись и старые шрамы на его спине, и следы от кандалов, и торквесс, и хольмгрег, который она сняла с его шеи. Не было ответов только на два вопроса: что за серебряную звезду он прятал на груди и как оказался на этой стороне болот. А ещё, Олинн подумала, что если бы его рассказ не был правдой, то именно такую легенду ему и стоило бы придумать. Но даже если не всё было правдой в его истории, она всё равно прониклась к нему сочувствием. Такое не придумаешь, если сам не видел.
Она взобралась на каменную гряду, остановилась и обернулась.
− И ты больше совсем ничего не помнишь? Как-то ты же сюда попал? — спросила она, глядя на него сверху вниз. — Пройти через эти топи не зная бродов и троп не под силу обычному человеку.
Она не просто смотрела на него — разглядывала. Здесь, на вершине гряды, было солнечно, и Олинн могла спокойно рассмотреть Игвара при свете дня. Она видела его, конечно, тогда, когда он полез купаться в ручей, ну и ещё, когда они с Торвальдом нашли его в зарослях жимолости и багульника. Но тогда он был едва жив, а теперь…
Теперь она смотрела, как при движении бугрятся мышцы под его кожей, и тесная рубашка Торвальда того и гляди лопнет на плечах. И, несмотря на его раны, на то, что он столько дней пролежал в бреду, он всё равно с лёгкостью поднимался по камням, поросшим мхом и лишайником.
Игвар…
Он поднял голову, остановился, опираясь на палку, и посмотрел на Олинн, и зелень его глаз показалась ей сейчас такой яркой, будто в ней отразились сама великая Эль.
− Я бы и сам хотел знать, как я сюда попал, − ответил Игвар, переведя взгляд на раскинувшиеся вокруг бесконечные топи, окрашенные в розовые краски отцветающей плакун-травой, и прищурился, глядя на юг. — Но возвращаться назад мне незачем, так что я могу остаться в Олруде и помочь твоему кузнецу, Лин-н-на. Или плотнику. Я умею строгать. И топором владею… Ну… или могу тебе помочь, если хочешь.
Он снова посмотрел на Олинн и едва заметно усмехнулся, одним уголком рта, чтобы не тревожить заживающую рану на щеке. А Олинн показалось, что даже мох у неё под ногами стал горячим, такой волной её окатило от этих, в общем-то, обычных слов. И, как всегда бывало в таких случаях, от смущения у неё запылали уши, и, торопливо отвернувшись, она бросила резко:
− Ну всё! Отдохнули, и хватит, ещё вон сколько шагать! А меня в замке хватятся, и влетит потом от эйлин Гутхильды!
И заторопилась, надеясь, что Игвар отстанет. Но он шёл молча и не отставал, и ей вскоре стало стыдно, что она заставляет раненого бежать. Олинн постепенно сбавила шаг, и, как только дорога пошла под гору, её спутник сам начал задавать вопросы.
− А почему ты вдруг решила заступиться за меня? Зачем предупредила насчёт ярла Олруда? Ты же меня совсем не знаешь. А если бы я, и правда, оказался настоящим монахом? Или беглым разбойником?
−А ты беглый разбойник? — спросила Олинн ему в тон и глянула через плечо.
−А если бы был? — слышно было, как Игвар произнёс это с усмешкой. — Но ты мне доверяешь. Почему?
− Не доверяю я тебе, даже не думай. Но если ты о том, что я рассказала, как ярл Олруд посадит тебя в кандалы на площади, так ведь посадит. А мне противны убийства и пытки, − твёрдо произнесла Олинн. — Хотя вы поступаете с нами точно так же.
− Как и вы. Но ты осуждаешь ярла… Ты как−то не сильно похожа на северянку. Ведь грабежи и убийства у ольхов в крови.
− Ну, может, потому что я всего лишь наполовину северянка, − ответила Олинн, − я полукровка, моя мать из вьёлей. Из болотного народа, вот потому я и не совсем похожа.
− Из вьёлей? Хм, интересно… Но ты права… Король Гидеон тоже не отличается милостью к пленным, если они отказываются менять веру. Скажи, а Олруд — большой замок?
− Да, большой. Сам увидишь. Почти самый большой в Илла−Марейне. Больше него только Эгельстайн, да и то, потому что он принадлежит риг−ярлу[21], и мы отдаём туда десятину со всей торговли и добычи. Но скоро ярл Олруд и сам станет риг−ярлом.
− Почему?
− Ну, потому что Римонд Олруд — это Белый Волк, − ответила она с горькой усмешкой. − Самый беспощадный зверь на этих болотах. Он жесток, мстителен и никогда не прощает своих врагов. Он сделан из железа и соли. Такие и становятся риг−ярлами. Если он чего-то хочет − он это получает, а он хочет занять Серебряный трон Севера. И если для этого понадобится отдать свой палец или руку, он отдаст. Для него нет ничего дорогого в жизни, кроме собственных побед. Он собрал самый большой фирд, чтобы победить короля Гидеона. И говорят, что такого не удавалось до него никому.
− Ты говоришь так, будто тебе есть, за что его не любить. Он тебя бьёт? — спросил Игвар с какой−то странной нотой в голосе, будто разозлился.
− Бьёт? Ну, нет! Я же экономка. А ещё я умею читать, считать и писать, − рассмеялась Олинн, − я ценное имущество. К тому же я ростом мала и бегаю быстро − меня не так легко поймать. В общем, пока от меня есть польза в замке, пока я нужна ярлу Олруду, за свою жизнь мне можно не опасаться. А вот ты на глаза ему не попадайся, если дорога голова.
− Сделан из железа и соли, говоришь? — переспросил Игвар насмешливо, будто усомнился. − Неужто у него совсем нет ничего, чем он дорожит?
− Н-у-у… − Олинн на мгновенье задумалась, − наверное, Олрудом. Он гордится замком — это его наследие, имя рода, запечатлённое в камне. А ещё Харальдом. Это его сын. Старший и единственный.